|
.. Потемкин остановился в ясском конакс молдавского господаря Гики; здесь его навестила племянница Александра Браницкая, которая, узнав о болезни дядюшки, срочно приехала в Яссы. -- Как ты хороша сейчас, -- сказал ей Потемкин, заплакав. Вскоре же приехали в Яссы и турецкие послы, жаждущие завершить переговоры о мире, начатые в Галаце князем Репниным. -- Ну их... потом, -- говорил светлейший. Екатерина письмом от 4 сентября поздравила его: "Ушаков весьма кстати Селима напугал; со всех мест подтверждаются вести о разграблении Мекки арабами... я здорова, у нас доныне теплые и прекрасные дни". Благодатная осень пленяла взоры и в цветущей Молдавии; лежа под тулупом, Потемкин наблюдал в окно, как тяжелеют виноградные кисти, как играют котятки с кошкою, а по воздуху летят светлые жемчужные нити паутины. От лекарств, подносимых врачами, он отказывался. -- На что вы жалуетесь? -- спрашивали его. -- Скушно мне, -- отвечал Потемкин. Могучий богатырь, он теперь быстро слабел, становясь беспомощнее ребенка. В приемной его конака продолжалась прежняя жизнь: Сарти дирижировал симфоническим оркестром, в лисьих шубах потели молдаванские боярыни, грызущие орехи, в кружевных кафтанах простужались на сквозняках французские маркизы, ищущие его протекции, скучали турецкие паши, здесь же крутились с утра до ночи католические прелаты, армянские патриархи, еврейские раввины и православные архиереи. И каждому что-нибудь надо -- от него... -- Пугу-пугу... пугу! -- выкрикивал Потемкин в удушающей тоске, а закрывая глаза, он возвращал себя в прошлое, когда стелилась высокая трава под животами степных кобылиц, мокрых от пота, истекающих молоком сытным. -- Пугу-пугу! Очнувшись, он велел Попову вызвать в Яссы своего смоленского родственника Каховского -- героя штурма Анапы: -- Каховскому и сдам армию... только ему еще верю! Слабеющей рукою Потемкин утверждал последние распоряжения по флоту и армии. К лекарствам он испытывал отвращение, три дня ничего не ел, только пил воду. Попов сообщал Екатерине: "Горестные его стенания сокрушали всех окружающих, 22-го Сентября Его Светлость соизволил принять слабительное, а 23-го рвотное. Сегодня в полдень уснул часа четыре и, проснувшись в поту, испытал облегчение". Консилиум врачей постановил: давать хину! 27 сентября Потемкин оживился, графиня Браницкая показывала ему свои наряды, он с большим знанием дела обсуждал дамские моды и прически... 2 октября Попов, встав на колени, умолял Потемкина принять хину, но светлейший послал его подальше. А на следующий день, когда он еще спал, штаб-доктор Санковский не мог нащупать на его руке пульса. "Его Светлость, -- докладывал Попов в Петербург, -- не узнавал людей, руки и ноги его были холодны как лед, цвет лица изменился". Наконец он внятно сказал Попову: -- А что лошади? Кормлены ли? Вели закладывать... Потемкин настаивал, чтобы его везли в Николаев: -- Там поправлюсь и тронусь обратно в Петербург. |
