|
Наконец он внятно сказал Попову: -- А что лошади? Кормлены ли? Вели закладывать... Потемкин настаивал, чтобы его везли в Николаев: -- Там поправлюсь и тронусь обратно в Петербург... Снова заговорил, что вырвет все "зубы": -- Я камня на камне не оставлю... все там разнесу! Страшная тоска овладела светлейшим. Флоты уйдут в моря и вернутся в гавани -- без него. И прошагают в пыли скорые батальоны -- без него. Без него вырастут кипарисы таврические, в Алупке и Массандре созреет лоза виноградная, им посаженная, забродит молодое вино, а выпьют его другие. -- Овса лошадям! -- кричал он. -- Дорога-то дальняя... В ночь на 4 октября Потемкин часто спрашивал: -- Который час? Нс пора ли ехать? Атаману Головатому велел наклониться, поцеловал его: -- Антон, будь другом-проводи меня... Утром Попов доложил: турецкие делегаты обеспокоены его здоровьем и настойчиво хлопочут о подписании мира: -- А если ехать, надо бы государыню оповестить. -- Пиши ей за меня... я не могу, -- ответил Потемкин. Вот что было писано Екатерине рукою Попова: "Нет сил более переносить мои мучения; одно спасенье остается-оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, чго будет со мною..." Попов не решался поставить на этом точку. -- И все? -- спросил он светлейшего. -- Нс все! -- крикнула Санька Браницкая и, отняв у него перо, подписалась за дядю: "верный и благодарный подданный". -- Дай мне, -- сказал Потемкин; внизу бумаги, криво и беспорядочно, он начертал последние в жизни слова: ...ДЛЯ СПАСЕНЬЯ УЕЗЖАЮ... За окном шумел дождь. Потемкина в кресле вынесли из дома, положили на диване в экипаже, казаки запрыгнули в седла, выпрямили над собой длинные пики. Головатый скомандовал: -- Рысью... на шенкелях... арш! Повозка тронулась, за нею в каретах ехали врачи и свита. Потемкин вдруг стал просить у Попова репку. -- Нету репы. Лежите. -- Тогда щей. Или квасу. -- Нельзя вам. -- Ничего нету. Ничего нельзя. -- И он затих. Отъехав 30 верст от Ясс, ночлег устроили в деревне Пунчешты; "доктора удивляются крепости, с какою Его Светлость совершил переезд сей. Они нашли у него пульс лучше, жаловался только, что очень устал". В избе ему показалось душно, Потемкин стал разрывать "пузыри", заменявшие в доме бедняков стекла. Браницкая унимала его горячность, он отвечал с гневом: -- Не серди меня! Я сам знаю, что делать... Утром велел ехать скорее. Над полянами нависал легкий туман, карету качало, вровень с нею мчались степные витязи -- казаки славного Черноморского войска. Потемкин, безвольно отдаваясь тряске, часто спрашивал: нельзя ли погонять лошадей? Николаев, далекий и призрачный, казался ему пристанью спасения. Наконец он изнемог и сказал: -- Стой, кони! Будет нам ехать. |
