|
. как Мориак! как Сибуар! как Ларангон! Чудовища! все чудовища! Ободранные! недосягаемые для молитв Богу! Скелеты в вышитых тапочках для распивания младшими хористами с нежными губками! Хоть он и жил в темном полуподвале, это не мешало людям приходить к Жюлю! Велико-мученики! Я, правда, жил на восьмом, в поднебесье! вид сверху! прекрасные дали! На сотни ки-лометров! холмы и долины до Манта! Но чего мне это стоило! этот прекрасный вид!.. этого мне все еще никто не может простить!.. его сочащиеся влагой стены… сырость… Ах, если бы это было всего лишь патетикой! – Здесь даже собака жить на сможет! – Да, но тем не менее, не хочешь ли ты, калека, карабкаться каждый день на 8-й! – У тебя есть лифт! – Неправда! Скотина ты этакая! Какой лифт! Уже три года, как лифт не работает! И он это прекрасно знал… лифт – всего лишь предлог. Он хотел бы иметь мою обстановку! все, как у меня в доме! с зимним садиком на лоджии… с кованой решеткой, «химеры»… с двустворчатыми витражными дверьми!.. с шикарными сводами… мозаичными стенами! с бронзовыми украшениями «Ирис», но зато у него была богемная жизнь! это что, не в счет? а гонорары? что он только не подбирал с тротуаров! его окошко лучше, чем на улице Тэбу! лучше, чем на Боети! все остолопы в зоне обитания подсматривали, рисковали свернуть шею, жрали у него… они были не из Канзаса, не из Лот-де-Мозель, зря! обруганные еще больше! Он мог бы спуститься «на горушки»! Ах Жюль! Жюль по кличке Гондола! он должен был бы увидеть разницу! его статуэтки! Вот три деревянных Родена «на горушках»! и двадцать Коро! но там царил только он! единолично! никакой конкуренции! Прямые торги! Он размахивал своей глиной… даже не обожженной, сырой! – Тысяча франков! – объявлял он, – тысяча!.. Я вам позже ее обожгу! позже! принимаю и золото! пять луидоров! Если такие находились – бляяяя!.. разбиты… ответа нет… – Никакой торговли! Мне нужно работать! Вы предпочитаете акварель? Это были «Альпы», «Праздник цветов»… Если они еще блеют, сопротивляются, тогда он вопит: – Ах, я понимаю вас! никакого стыда! Вы стесняетесь? Я тоже! тоже! Больше нет мочи! Нате! Держите! все! мои антресоли! мои кисти! гляделки! я не могу больше! мои подставки! глина! не нахожу больше глины! все норовят меня разрушить! мой порядок! моя веломашина! шныряйте, проныры! подглядывайте! шныряйте! Надо, чтоб они заглянули внутрь! зарылись поглубже! там, с другой стороны окна… со-гнулись вдвое… осмотрели его витрину поближе, попристальнее! чтоб они растрясли брюхо… – Ниже! еще ниже! Носом! Те, что его знали, удирали! Искусство! – Подлецы! скряги! ворюги! Кошачий концерт! – Они воруют мое время! Крадут дни! Все разворовывают! Я рад, что он был… что он был на улице Мобель в доме № 6, на углу Зам, где мать его бы-ла прачкой, что он ослепил своим величием всех, можно сказать, весь район, восемьсот тысяч человек, которые имели возможность созерцать его грязные комнаты, заглядывать сквозь шторы, совать носы в его ставни… Сегодня все это фольклор… Чего он боялся? никого на Холме… не было никого монмар-трее него… фольклорнее него… и матери его, и отца… «Ура! нашенским! да здравствует родной писсуар! гори огнем твой ненашенский Нотр-Дам!» Таковы страсти наших дней, фольклорная свирепость! Ни фига небесам! все земное! Если бы местный колорит не был для Жюля всем! если бы он не коварствовал! не злобствовал!. |
