— Что ты, что ты, Александр Данилович, — забормотал смущенно Борис Петрович. — Как же благодетелю своему не радоваться.

— А я, брат, вместе с Дарьей Михайловной к тебе. Все боится, чтоб в меня шальная пуля не попала, — шутил улыбаясь светлейший. — Женщины, что поделаешь. Верят, что при них ничего плохого не случится.

Слушая полушутливую болтовню Меншикова, Шереметев морщился: «И чего тянет? Говорил бы, с чем пожаловал? Впрочем, может, принародно не хочет конфузить. Надо его в шатер увести. Мне тоже сей срам ни к чему».

— Пожалуйте сюда, светлейший князь, — откинул полог входа у шатра Борис Петрович.

Пригнувшись, Меншиков шагнул в шатер, слегка зацепив верх входа бахромой двухцветного плюмажа  своей треуголки. И здесь, когда они остались вдвоем, светлейший извлек из-за обшлага пакет:

— Это тебе письмо государя, Борис Петрович.

«Вот и все», — подумал Шереметев, дрожащими руками вскрывая пакет. Он уже почти точно знал, что в пакете — отставка и, возможно, даже наказание.

«Борис Петрович! Много толковать о прошлом не будем. Что было, то быльем поросло. Слушай вот что…»

Шереметев почувствовал, как ему перехватило горло, глаза слезми затуманились, столь неожиданным оказалось царское послание: его не наказывают и даже велят не поминать о проступке.

— Господи… Господи… — забормотал он растроганно.

— Что с тобой, Борис Петрович?

— Да что-то в глаз попало, букв не зрю. Прочти, Александр Данилович.

— Да что там читать? Государь меня послал вместо себя, и тебе надлежит меня слушать, как самого государя.

Меншиков даже не взял протянутую ему бумагу, и Борис Петрович, вдруг смутившись, вспомнил, что светлейший неграмотен. В письме едва одолел собственную фамилию подписывать. И все.

— Ох, прости, Александр Данилович. Я счас, я счас.

Шереметев достал платок, отер глаза, высморкался и наконец дочитал грамоту. В ней именно то и говорилось, что веление светлейшего — есть веление государя. Ну что ж, все не сержант Щепотьев, а ровня — фельдмаршал. На сердце графа сразу полегчало, отставку, слава Богу, не дали. Еще повоюем.

— Я слушаю, Александр Данилович.

— Сейчас едем на рекогносцировку. Хочу знать, отчего эта девица Рига столь неуступчива. Нотебург в неделю одолели, а тут…

— Там был штурм, а здесь государь не велел людей тратить, велел осадой задушить их, выморить.

— Все правильно. Тогда спешить надо было, дабы сикурс короля упредить. А ныне Карл разбит, без армии на турецких хлебах пробавляется. Спешить вроде некуда, но поспешать надо.

Они выехали в сопровождении адъютантов светлейшего. Когда оказались у реки, Меншиков спросил:

— Почему реку не перегородили? По ней же к ним могут провиант подвозить.

— Да вроде не подвозят. Да и откуда ему взяться.

— Это днем, а ночью очень даже могут. Гляди, сколько мачт у них на причале… Гоп! — обернулся Меншиков к адъютантам.

— Я слушаю, ваше сиятельство.

— Посчитайте с Жуковым, сколько вымпелов стоит у причала .

— Есть!

Адъютанты, привстав в стременах и вытягивая шеи, начали считать порознь: «Раз, два, три, четыре, пять… пятнадцатый, шестнадцатый… двадцать».

— Ну, сочли?

— Так точно, ваше сиятельство, двадцать пять, — браво доложил Гоп.

— А у тебя? — обернулся Меншиков к Жукову.

— У меня двадцать четыре, ваше сиятельство.