|
Что там «долг», «подвиги», карабкаться на высокую гору доброде- тели. Все это хорошо, когда есть силы; все это хорошо для сильного, при силах. А кто же бедному человеку даст силы? А вот и дает ему просто удовольствие — удовольствие без «дальнейшего». После удо- вольствия точно теплое что-то побежит по жилам, потянешься, кряк- нешь и скажешь: «Ну, давайте, какие там есть у вас подвиги? Все пере- делаю. Силушки хватит». Что такое порок? Несчастие, слабость. То состояние усталости, которое настает для бессильного человека даже после крохотного дельца, и родит большинство плохих дел, дурных мыслей и чувств. Порочные люди суть слабые, предсмертные люди; они суть тоскующие, унылые. Дым, копоть в душе; дым, копоть внутри. Что их разгонит? Яркий луч солнца, хороший ветер. Роль этого ветра и солн- ца играют для несчастного, ослабленного, грешного человека вот эти
дает их человеку — поистине делает больше, чем все десять и сто и сколько угодно заповедей. Ибо суть дела, конечно, не в заповеди, а в силе исполнить ее: а силу дает тот, кто дает удовольствия. Это противоречит несколько «моральному учению» Толстого пос- ледних десяти — пятнадцати лет. Но, признаюсь, как его художество родит во мне солнце и ветер, сушит мою душу, освежает ее, поднимает ее: так после чтения моральных его трактатов душа моя тяжелеет, сы- реет, точно набирается дым во все ее щелки, и я почти с плачем говорю: «Ничего не могу. Не только подвигов, вот чего хочет Толстой, но и во- обще ничего. Я устал. Устал от чтения. И если попадется на глаза ближ- ний, то я просто от усталости сделаю ему скорее каверзу, чем что-ни- будь порядочное. Мне самому нехорошо, ах, как нехорошо: и мне ре- шительно все равно, если и еще кому-нибудь, кроме меня, тоже нехорошо. Не хочу и не могу делать никакого добра». А после чтения «Войны и мира» просто побежишь и сделаешь доб- ро. После этого чтения даже хорошо умереть за отечество или для оте- чества. В с е хорошо и все легко. А оттого, что счастлив. А у счастливого сил вдвое. Мораль Толстого вынимает силы; художество двоит их. И от того, хотя это и похоже на каламбур и остроумие, но есть сущая правда: аморальные первые произведения Толстого, мне кажется, ведут чело- века к добру, а поздние морализующие сочинения или никуда не ведут, или (как я в секрете думаю) ведут к худу. • • # Хоть и не хочется, а продолжу чуть-чуть эту мысль. Всякая мораль есть оседлывание человека. А оседланному тяжело. Поэтому оседлан- ные или моральные люди хуже неоседланных; именно — они злее, раздражительнее их. Злоязычны и козненны, укусливы и хитры. Так уж Господь Бог сотворил спину человека без приноровления к седлу. Отто- го, что человек и просто без седла если и не хорош, то ничего себе; а иногда даже и великолепен. Перенесем небольшие неудобства от его неоседланности, чтобы увидеть и наконец воспользоваться тем велико- лепным, что иногда, хоть изредка, он дает просто от избытка сил в себе и от своей прекрасной, в общем лучшей, нежели все в природе, натуры. * * * Возвращаюсь к счастью и яркости толстовского луча, который го- рит в нас. От чего это зависит? Я думаю, главное, что дано Толстому, — это хороший глаз. Хоро- ший глаз, дополнивший богатую душу. Тургенев где-то описывает, как Фет-Шеншин ел землянику со сливками: «У него ноздри раздулись от наслаждения». Значит, хорошо была развита обонятельная и вкусовая
можно чему-нибудь выучиться. |
