|
Лицо у него было, как пузырь, -- красное, надутое; ни усов, ни бороды не было на нем, и весь этот человек был похож на переодетую женщину... Фоме сказали, что это ее муж... Тогда в нем вспыхнули темные и противоречивые чувства: ему захотелось обидеть архитектора, и в то же время он почувствовал зависть и уважение к нему. Медынская показалась менее красивой и более доступной; ему стало жаль ее, и все-таки он злорадно подумал: "Противно ей, должно быть, когда он ее целует..." И за всем этим он, порою, ощущал в себе какую-то бездонную, томительную пустоту, которой не заполняли -- ни впечатления истекшего дня, ни воспоминания о давних; и биржа, и дела, и думы о Медынской -- все поглощалось этой пустотой... Его тревожила она: в темной глубине ее он подозревал притаившееся существование какой-то враждебной ему силы, пока еще бесформенной, но уже осторожно и настойчиво стремившейся воплотиться... А между тем Игнат, мало изменяясь по внешности, становился все более беспокойным, ворчливым и все чаще жаловался на недомоганье. -- Сон я потерял... бывало, дрыхну -- хоть кожу с меня сдери, не услышу! А теперь ворочаюсь, ворочаюсь с боку на бок, едва под утро засну... Сердце бьется неровно, то как загнанное, часто так -- тук-тук-тук... а то вдруг замрет, -- кажись, вот сейчас оторвется да и упадет куда-то, в недра самые... Помилуй мя, боже, по велицей милости твоей!.. И, покаянно вздыхая, он поднимал к небу глаза, уже мутные, утратившие живой, умный блеск. -- Стережет меня смерть где-то поблизости, -- говорил он угрюмо, но покорно. И действительно -- скоро она опрокинула на землю его большое, мощное тело. Это случилось в августе, ранним утром. Фома крепко спал и вдруг почувствовал, что его трясут за плечо и хриплый голос гудит над его ухом: -- Вставай... Он открыл глаза и увидал, что отец сидит на стуле у его кровати, однозвучно и глухо повторяя: -- Вставай, вставай!.. Только что взошло солнце, и свет его, лежавший на белой, полотняной рубахе Игната, еще не утратил розовой окраски. -- Рано, -- сказал Фома, потягиваясь. -- После выспишься... Лениво кутаясь в одеяло, Фома спросил: -- Али надо что? -- Да встань ты, братец мой, пожалуйста! -- воскликнул Игнат и обиженно добавил: -- Стало быть, надо, коли бужу... Всмотревшись в лицо отца, Фома увидал, что оно серо, устало. -- Нездоровится тебе? Доктора, что ли? -- Ну его! -- махнул Игнат рукой. -- Чай, я не молоденький... и без того знаю... -- Что? -- Да... уж знаю! -- таинственно сказал старик и странно как-то оглядел комнату. Фома одевался, а отец его, опустив голову, медленно говорил: -- Дышать боюсь. |
