|
Похоронами распоряжался Маякин. Он спешно и бодро бегал по комнатам, твердо постукивая каблуками сапог, хозяйственно покрикивал на прислугу, хлопал крестника по плечу и утешал его: -- А ты, парень, чего окаменел? Отец был стар, ветх плотью... Всем нам смерть уготована, ее же не избегнешь... стало быть, не следует прежде времени мертветь... Ты его не воскресишь печалью, и ему твоей скорби не надо, ибо сказано: "егда душа от тела имать нуждею восхититися страшными аггелы -- всех забывает сродников и знаемых..." значит, весь ты для него теперь ничего не значишь, хоть ты плачь, хоть смейся... А живой о живом пещись должен... Ты лучше плачь -- это дело человеческое... очень облегчает сердце... Но и эти речи ничего не задевали ни в голове, ни в сердце Фомы. Он очнулся в день похорон благодаря настойчивости крестного, все время усердно и своеобразно старавшегося возбудить его подавленную душу. День похорон был облачен и хмур. В туче густой пыли за гробом Игната Гордеева черной массой текла огромная толпа народа; сверкало золото риз духовенства, глухой шум ее медленного движения сливался с торжественной музыкой хора архиерейских певчих. Фому толкали и сзади и с боков; он шел, ничего не видя, кроме седой головы отца, и заунывное пение отдавалось в груди его тоскливым эхом. А Маякин, идя рядом с ним, назойливо и неустанно шептал ему в уши: -- Гляди, сколько народу прет -- тысячи!.. Сам губернатор пришел отца твоего проводить... городской голова... почти вся дума... а сзади тебя -- обернись-ка! -- Софья Павловна идет... Почтил город Игната... Сначала Фома не вслушивался в шепот крестного, но когда тот сказал ему о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора. Маленькая капелька чего-то приятного канула в душу его при виде этого важного человека в яркой ленте через плечо, в орденах на груди, шагавшего за гробом с грустью на строгом лице. -- "Блажен путь, в онь же идеши днесь, душе..." -- тихонько напевал Яков Тарасович, поводя носом, и снова шептал в ухо крестника: -- Семьдесят пять тысяч рублей -- такая сумма, что за нее можно столько же и провожатых потребовать... Слыхал ты, что Сонька-то в сорочины как раз закладку устраивает? Фома вновь обернулся назад, и глаза его встретились с глазами Медынской. От ее ласкающего взгляда он глубоко вздохнул, и ему сразу стало легче, точно горячий луч света проник в его душу и что-то растаяло там. И тут же он сообразил, что не подобает ему вертеть головой из стороны в сторону. В церкви душа Фомы напиталась торжественно-мрачной поэзией литургии, и, когда раздался трогательный призыв: "Приидите, последнее целование дадим", -- из груди его вырвалось такое громкое воющее рыдание, что толпа всколыхнулась от этого крика скорби. |
