|
-- Я так полагаю: даст тебе дурак меду -- плюнь; даст мудрец яду -- пей! А тебе скажу: слаба, брат, душа у ерша, коли у него щетинка дыбом не стоит... Насмешливые слова старика обидели и озлили Фому. Он отвернулся в сторону и сказал: -- Не можете вы без вывертов без этих говорить... -- Не могу! -- воскликнул Маякин, и глаза его тревожно заиграли. -- Каждый говорит тем самым языком, какой имеет. Суров я кажусь? Так, что ли? Фома молчал. -- Эх ты... Ты вот что знай -- любит тот, кто учит... Твердо это знай... И насчет смерти не думай... Безумно живому человеку о смерти думать. "Екклезиаст" лучше всех о ней подумал, подумал и сказал, что даже псу живому лучше, чем мертвому льву... Приехали домой. Вся улица перед домом была заставлена экипажами, и из раскрытых окон в воздух лился громкий говор. Как только Фома явился в зале, его схватили под руки и потащили к столу с закусками, убеждая его выпить и съесть чего-нибудь. В зале было шумно, как на базаре; было тесно и душно. Фома молча выпил одну рюмку водки, две, три... Вокруг него чавкали, чмокали губами, булькала водка, выливаемая из бутылки, звенели рюмки... Говорили о балыке и октаве солиста в архиерейском хоре, и снова о балыке, и о том, что городской голова тоже хотел сказать речь, но после архиерея не решился, боясь сказать хуже его. Кто-то с умилением рассказывал: -- Покойник так делал: отрежет ломтик семушки, поперчит его густенько, другим ломтиком прикроет да вслед за рюмкой и пошлет. -- По-оследуем его примеру! -- гудел густой бас. Фома, нахмурившись, с обидой в сердце, смотрел на жирные губы и челюсти, жевавшие вкусные яства, ему хотелось закричать и выгнать вон всех этих людей, солидность которых еще недавно возбуждала в нем уважение к ним. -- А ты будь поласковее, поразговорчивее... -- вполголоса сказал Маякин, появляясь около него. -- Чего они жрут здесь? В трактир пришли, что ли? -- громко и со злобой сказал Фома. -- Чшш... -- испуганно заметил Маякин и быстро оглянулся с любезной улыбкой на лице. Но было поздно: его улыбка ничему не помогла. Слова Фомы услыхали, -- шум и говор в зале стал уменьшаться, некоторые из гостей как-то торопливо засуетились, иные, обиженно нахмурившись, положили вилки и ножи и отошли от стола с закусками, многие искоса смотрели на Фому. Он встречал эти взгляды, не опуская глаз, злой и молчаливый. -- За стол прошу! -- кричал Маякин, мелькая в толпе людей, как искра в пепле. -- Пожалуйте, садитесь! Сейчас блины дают. Фома передернул плечами и пошел к дверям, громко сказав: -- Я обедать не буду... Он слышал неприязненный гул сзади себя и вкрадчивый голос крестного, говоривший кому-то: -- С горя, -- ведь Игнат ему отцом и матерью был!.. Фома пришел в сад на то место, где умер отец, и там сел. |
