|
Крикнув, он пошатнулся на ногах. Крестный тотчас же подхватил его под руки и стал толкать ко гробу, напевая довольно громко и с каким-то азартом: -- "Целу-у-йте бывшего вмале с на-ами" -- целуй, Фома, целуй! -- "предается бо гро-обу, ка-аменем покрывается... во тьму вселя-ается, с мертвыми погребается..." Фома прикоснулся губами ко лбу отца и с ужасом отпрянул от гроба. -- Тише! С ног было сшиб... -- вполголоса заметил ему Маякин, и эти простые, спокойные слова поддержали Фому тверже, чем рука крестного. -- "Зряща мя безгласна и бездыханна предлежаща, восплачьте обо мне, братия и друзи..." -- просил Игнат устами церкви. Но его сын уже не плакал: ужас возбудило в нем черное, вспухшее лицо отца, и этот ужас несколько отрезвил его душу, упоенную тоскливой музыкой плача церкви о грешном сыне ее. Его обступили знакомые, внушительно и ласково утешая; он слушал их и понимал, что все они его жалеют и он стал дорог всем. А крестный шептал в ухо ему: -- Замечай, как они к тебе ластятся... чуют коты сало... Эти слова были неприятны Фоме, но были полезны ему тем, что заставляли его так или иначе внутренно откликаться на них. На кладбище, при пении вечной памяти, он снова горько и громко зарыдал. Крестный тотчас же схватил его под руку и повел прочь от могилы, с сердцем говоря ему: -- Экой ты, брат, малодушный! Али мне его не жалко? Ведь я настоящую цену ему знал, а ты только сыном был. А вот не плачу я... Три десятка лет с лишком прожили мы душа в душу с ним... сколько говорено, сколько думано... сколько горя вместе выпито!.. Молод ты -- тебе ли горевать? Вся жизнь твоя впереди, и будешь ты всякой дружбой богат. А я стар... и вот единого друга схоронил и стал теперь как нищий... не нажить уж мне товарища для души! Голос старика странно задребезжал и заскрипел. Его лицо перекосилось, губы растянулись в большую гримасу и дрожали, морщины съежились, и по ним из маленьких глаз текли слезы, мелкие и частые. Он был так трогательно жалок и не похож сам на себя, что Фома остановился, прижал его к себе с нежностью сильного и тревожно крикнул: -- Не плачьте, папаша... Голубчик! Не плачьте... -- То-то вот! -- слабо проговорил Маякин и, тяжело вдохнув, вдруг снова превратился в твердого и умного старика. -- Тебе распускать нюни нельзя... -- таинственно заговорил он, садясь в коляску рядом с крестником. -- Ты теперь -- полководец на войне и должен своими солдатиками командовать храбро. А солдатики твои -- рубли, и у тебя их бо-ольшая армия... Воюй, знай! Фома, удивленный быстротой его превращения, слушал его слова, и почему-то они напомнили ему об ударах тех комьев земли, которыми люди бросали в могилу Игната, на гроб его. -- Говорил ли тебе отец-то, что я старик умный и что надо слушать меня?.. -- Говорил. |
