|
.. -- Не беспокойтесь... Прощайте! -- С богом! Выйдя за дверь номера, Фома услыхал, как старик зевнул протяжно и громко, а потом запел сиповатым басом: -- "Ми-ило-осердия двери отверзи нам... благословенная богородице..." Фома унес с собой от старика двойственное чувство: Щуров и нравился ему и в то же время был противен. Он вспоминал речи старика о грехе, думал о силе веры его в милосердие бога, и -- старик возбуждал в нем чувство, близкое к уважению. "И этот тоже про жизнь говорит... и вот -- грехи свои знает, а не плачется, не жалуется... Согрешил -- подержу ответ... А та?.." -- Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. "А та -- кается... не поймешь у ней -- нарочно она или в самом деле у нее сердце болит..." Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался. -- Н-ну, был я у Щурова!.. -- сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол. Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил: -- Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома... Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей. Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя. -- Э-эх! -- с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. -- Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти... Я бы его вокруг пальца обернул! -- Ну, едва ли! Он говорит: "Я дуб..." -- Дуб? А я -- пила... Дуб -- дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны... И выходит, что дуб -- глуп... -- Да ведь все равно платить надо... -- С этим не торопятся... умные люди! А ты -- готов бегом бежать, чтобы деньги отдать... купец! Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай: -- Сахар подвинь мне, видишь -- не достану... Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко... Фома посмотрел на нее и подумал: "Смирная какая при отце-то..." -- О чем он говорил с тобой? -- спросил его Маякин. -- Насчет грехов... -- Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого... -- а он -- фабрикант грехов... Давно о нем и на каторге и в аду плачут -- тоскуют, ждут -- не дождутся... -- Увесисто говорит он, -- задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане. -- Меня ругал? -- осведомился Маякин, ехидно искривив лицо. |
