|
.. тут уж не без дьяволова ума!.. Сидит человек... не двигается... и грешит оттого, что скучно ему, делать нечего: машина за него делает все... Труда ему нет, а без труда -- гибель человеку! Он обзавелся машинами и думает -- хорошо! Ан она, машина-то, -- дьяволов капкан тебе! В труде для греха нет время, а при машине -- свободно! От свободы -- погибнет человек, как червь, житель недр земных, гибнет на солнце... От свободы человек погибнет! И, произнося раздельно и утвердительно слова свои, старик Ананий четырежды стукнул пальцем по столу. Лицо его сияло злым торжеством, грудь высоко вздымалась, серебристые волосы бороды шевелились на ней. Фоме жутко стало слушать его речи, в них звучала непоколебимая вера, и сила веры этой смущала Фому. Он уже забыл все то, что знал о старике и во что еще недавно верил как в правду. Ананий смотрел на Фому так странно, как будто видел за ним еще кого-то, кому больно и страшно было слышать его слова и чей страх, чья боль радовали его... -- И все вы, теперешние, погибнете от свободы... Дьявол поймал вас... он отнял у вас труд, подсунув вам свои машины и депеши... Ну-ка, скажи, отчего дети хуже отцов? От свободы, да! Оттого и пьют и развратничают с бабами... -- Ну, -- тихо сказал Фома, -- развратничали и пьянствовали и прежде не меньше... -- Молчал бы! -- крикнул Ананий, сурово сверкая глазами. -- Тогда силы у человека больше было... по силе и грехи! Тогда люди -- как дубы были... И суд им от господа будет по силам их... Тела их будут взвешены, и измерят ангелы кровь их... и увидят ангелы божий, что не превысит грех тяжестью своей веса крови и тела... понимаешь? Волка не осудит господь, если волк овцу пожрет... но если крыса мерзкая повинна в овце -- крысу осудит он! -- Откуда людям знать, как бог осудит человека? -- задумчиво спросил Фома. -- Видимый суд нужен... -- Пошто -- видимый? -- Чтобы понимать людям... -- А кто, кроме бога, судья мне? Фома взглянул на старика и замолчал, опустив голову. Ему вспомнился беглый каторжник, убитый и сожженный Щуровым, он снова верил, что это так и было. И женщин -- жен и любовниц -- этот старик, наверное, вогнал в гроб тяжелыми ласками своими, раздавил их своей костистой грудью, выпил сок жизни из них этими толстыми губами, и теперь еще красными, точно на них не обсохла кровь женщин, умиравших в объятиях его длинных, жилистых рук. И вот теперь он, ожидая смерти, которая уже близко от него, считает грехи свои, судит людей и говорит: "Кто, кроме бога, судья мне?" "Боится он или нет?" -- спросил себя Фома и задумался, исподлобья рассматривая старика. -- Да, парень! Думай... -- покачивая головой, говорил Щуров. -- Думай, как жить тебе... О-о-хо-хо! как я давно живу! Деревья выросли и срублены, и дома уже построили из них... обветшали даже дома... а я все это видел и -- все живу! Как вспомню порой жизнь свою, то подумаю: "Неужто один человек столько сделать мог? Неужто я все это изжил?. |
