Вот еще одно преимущество положения профессора: найти желающих следить за домом, пока он будет в отлучке, не составило ни малейшего труда. Дом он решил оставить под присмотром трех достойных молодых людей, своих учеников; Цунэко договорилась с кулинарной лавкой по соседству, что им ежедневно будут доставлять горячую еду.

Прежде всего Цунэко надо было выбрать, что надеть в дорогу и какую одежду взять с собой. Профессор – как ей показалось, несколько раздраженно – сказал, что она может одеться как захочет. Посоветоваться ей было не с кем, и, немного поразмыслив, Цунэко на свой страх и риск решила сшить себе летнее кимоно.

Зато о книгах профессор высказался вполне определенно.

– Любовная лирика – это не твой стиль, – сказал он. – Почему бы тебе не воспользоваться случаем и не попробовать свои силы в лирике пейзажной? И пожалуйста, не пытайся подражать нынешним реалистам. Я бы посоветовал тебе ознакомиться со сборником Эйфуку Монъин.

Эйфуку Монъин была женой императора Фусими и одной из самых известных поэтесс японского Средневековья. Она принадлежала к поэтической школе Кёгоку, и ее танка, которые вошли в императорскую антологию «Собрание драгоценных листьев», считались ярчайшими образцами описательной поэзии. По мнению Кёгоку Тамэканэ, они отражали непревзойденное мастерство поэтессы в «наделении слов особым ароматом».

Цунэко больше всего нравилось такое стихотворение:

Поначалу Эйфуку Монъин не входила в число ее любимых поэтов, но под влиянием профессора Цунэко научилась ценить восхитительную утонченную чувственность, которую редко встретишь в стихах других мастеров пейзажной лирики, так изящно вплетенную во вторую часть этого, в общем-то, чисто описательного стихотворения.

Итак, томик стихов Эйфуку Монъин… А что до одежды, Цунэко решила взять с собой все свои летние кимоно, потому что, скорей всего, по такой нещадной жаре она будет сильно потеть. На всякий случай она упаковала еще и два легких хлопковых кимоно, чтобы носить их в гостинице. Она была почти уверена, что профессор не одобрит, если увидит ее в вульгарных гостиничных халатах. Сумка ее неуклонно раздувалась и тяжелела.

В отличие от Цунэко, привычный к путешествиям профессор быстро и аккуратно упаковал вещи в потертый саквояж. На этот раз он взял более солидный, чем обычно, запас ватных тампонов и небольшую грелку на случай приступа желудочной боли. Цунэко стыдилась размера своей сумки, но как ни пыталась ее уменьшить, эти усилия не увенчались успехом.

Накануне отъезда, после полудня, явились трое молодых людей, которым доверили следить за домом. За обедом по приказанию профессора ученикам подали сакэ, а их беседа, насколько могла судить Цунэко, перескакивала с научных тем на разговоры о путешествиях и театре. Будь профессор помягче и поживее, молодые люди вполне могли бы себе позволить безобидную шутку о «втором медовом месяце» Цунэко. Но разумеется, в доме Фудзимии это было невозможно. Впрочем, когда на следующий день проводы на центральном вокзале Токио тоже обошлись без шуток такого рода, Цунэко подумала, что это, пожалуй, даже странно.

Лето выпало неимоверно жаркое, и без четверти восемь, когда поезд тронулся, платформа уже раскалилась от зноя. Провожать профессора пришли шесть человек – двое из оставленных присматривать за домом и еще четверо студентов, прослышавших об отъезде наставника. Цунэко обычно прощалась с профессором на пороге дома, и такое непривычное внимание потрясло и смутило ее. По-хорошему, ей следовало радоваться и гордиться оказанной честью, но вместо этого Цунэко охватило беспокойство и отчасти даже иррациональный страх. А вдруг это путешествие – лишь прощальный жест профессора перед тем, как он прогонит ее из своего дома?

Какой-то студент несколько раз предлагал ей помочь нести сумку, но она отказывалась, опасаясь выговора, пока наконец сам профессор не сказал:

– Почему бы нет? У юноши много лишней энергии.