Кшися стремительно покраснела и отвернулась.

– Значит, он придет только к вечеру! – неловко, стараясь скрыть свое смущение, проговорила она.

– Нет. До города – день пути. Он вернется к утру. – Она наклонила голову и впервые посмотрела на девушку огромными, как у черкешенки, глазами. – Не бойся, старшенькая‑светленькая, Инебел знает подземный ход в Храмовище.

И только тут пришел настоящий – до глухоты – ужас: Инек пошел в храмовые лабиринты. Один против сотен, а может быть, и тысяч жрецов. Ведь две смерти он оставил позади, так нет – пошел навстречу третьей! Пошел, потому что поверил своим законам. Поверил своим жрецам. Достали‑таки они его.

Недодумав, Кшися повернулась и пошла, не разбирая дороги, и где‑то в дальнем уголке мозга пронеслось: хорошо, что здесь такая ровная плюшевая лужайка – ведь придется вот так ходить от стены к стене еще много‑много часов… Да нет, ходить некогда, уже село дневное солнце – надо же, привыкла – «дневное»! – и нужно начинать вечернюю жизнь, уроки и рассказы, и вчера в темноте они долго и безуспешно придумывали вместе с Инеком новые кемитские слова – ведь у них нет вообще таких слов, как «одиннадцать», «двенадцать», «двадцать», «сто», и придумывать их на Земле было бы просто грешно, вот Инек и взял это на себя, но математическим словотворчеством он занимался крайне несерьезно – ну, никак не располагала к тому обстановка, и Кшися, вознамерившаяся было подвигнуть его на создание азов кемитской арифметики, вдруг поймала себя на том, насколько они оба далеки от всего, что поддается логике, особенно математической… «Срам! – яростным шепотом возмущалась она. – Ты погрязнешь в серости, ты до седых волос не дойдешь даже до простейших табличных интегралов…» – «А что такое ин‑те‑грал?» – спрашивал он, произнося земное слово, как заклинание, и она говорила: «Интеграл – это вот что» – и рисовала губами на его груди нежный, плавно льющийся знак, и Инебел задыхался, как умел делать только он один, и она возвращала ему жизнь и дыхание, как научилась делать только она одна…

Нужно взять уголек и нарисовать на стене: 1 + 1 = 2.

И еще нарисовать интеграл.

Черным угольком на белой скале.

Черный уголек и белая скала.

Черные глаза и белое лицо.

«А‑а‑а!..» – закричала она, обхватывая голову руками…

– Не нужно сегодня уроков, старшенькая‑вечерненькая, – проговорил кто‑то из мальчиков, – мы спустимся в рощу и наберем тебе стручков и орехов на ужин…

Фиалковый вечер, серебряный свет. Далеко‑далеко отсюда – целый день пути по змеиным скользким тропам – уже затеплились гирлянды огней, очерчивающие бесчисленные арочки, переходы и лесенки Колизея, так что если подобраться к опушке леса, что лежит между городом и подножием Белых гор, то сквозь вечерний туман этот маленький кусочек Земли покажется всего‑навсего мерцающей в полумраке радиолярией… А ведь она – первая, кто мог бы увидеть Колизей со стороны. Не считая обитателей «Рогнеды», естественно. Хотя с «Рогнеды» смотрят сверху, а это совсем другая точка зрения. А из Колизея уже смотрят – изнутри.

Как же она не подумала об этом – ведь они уже перешли на непосредственную видимость!

Значит, они увидят Инебела, они неминуемо узнают его – еще бы, герой двух последних ритуальных эпопей, дважды не сгоревший в огне! Они помогут ему, если что‑нибудь случится и в третий раз. Как они его называли? А, «кемитский Пиросмани». Они помогут, помогут, помогут ему, ведь у Абоянцева есть такое право – право на единоличное решение в экстремальной ситуации.