|
269
Покинь резец и кисть, легко треножник оставь, когда в округе зреет пир, но помни меру выпивки, художник, похмельных наших мук не стоит мир.
270
Едва лишь, еще незаметна, зари образуется завязь, орут петухи беззаветно, ускорить рассвет напрягаясь.
271
Все музы ныне, хлеба ради, торгуют краской для ресниц, а Клио — прямо вышла в бляди, хотя не прямо из девиц.
272
Те мерзости, что нас отягощают, не выместишь на неграх или греках спасибо, что евреи воплощают все то, что нам немило в человеках.
273
Всякий шум и всякий ропот, недовольства всплеск любой излечим, как учит опыт, страхом, пивом и халвой.
274
Дойти до истины немыслимо, пока не очень тянет к ней, а миф изящнее, чем истина, гораздо выше и стройней.
275
Кого томит ума пытливость, кого трезвон монет смущает, кого тревожит ног потливость — и столь же душу поглощает.
276
Сейчас терпение и труд, насколько в них осталось толку, в итоге тренья перетрут лишь выю, шею или холку.
277
Старея на пути сквозь бытие, мы свойство не утрачиваем детское: судьба дарует каждому свое, а нравится и хочется — соседское.
278
Во тьме тревог и унижений в душе крепчает благодатно способность смутных постижений того, что разуму невнятно.
279
Когда предел влечения высок и нетуутоленья ни на малость, утешность облегчения несет внезапная последняя усталость.
280
Размышлять о природе вещей нас нужда и тоска припекает, жажда сузить зловещую щель, сквозь которую жизнь утекает.
281
Психи, одиночки, дилетанты в яром и слепом ожесточении, совести и чести дебютанты бьются в обреченном ополчении.
282
И спасибо, фортуна, тебе за мою эту странность старушью, что был тверд в настоящей беде и рыдал над чувствительной чушью.
283
Еще природа властна надо мной и сладко мне прельстительное рабство, когда вдруг оживляешься весной и дикое в душе клокочет блядство.
284
Когда мы ищем, вожделея, сигналы, знаки и огни, то чем знамения темнее, тем впечатляющей они. |
