Я молчу, обдумывая его слова, и наконец спокойно отвечаю:

— Ты, конечно, прав, учитель. Но это уже ей выбирать — когда и за кого. Я так решил, а слово дворянина — железное.

Фирсов ничего не говорит в ответ, только качает головой, устало глядя куда-то вдаль. Ему хотелось бы, чтобы я смотрел на замужество Кати иначе, но это его проблемы.

В этот момент я чувствую через артефакт едва уловимое присутствие — впереди группа монахов. Это явно «южане», в смысле из Южной Обители. Причём один из них выделяется особенно: его карман рясы буквально пульсирует мощной аурой. Уж слишком сильное сознание спрятано там. Если только у мужика не одушевлённый живот, то, скорее всего, у него там припрятан сосуд с джинном.

Я оборачиваюсь к остальным, объясняю ситуацию и только что придуманный план.

— … .Ждите здесь. В лоб нападать не будем. Зачем лишний шум?

На ходу надеваю личину монаха-восточника. Хома, как всегда, мастерски подогнал её под мои нужды, и теперь она сидит как влитая. Личина скрывает мою истинную сущность, превращая меня в одного из них. Готово. Я выдвигаюсь на встречу с монахами.

Они медленно передвигаются на белых медведях, вьючных, с огромными сумками, загруженными провиантом артефактами. Среди группы сразу выделяется один. Это, вероятно, тот самый, кто носит джинна. Да и разум, который чувствуется из его кармана, слишком силён для обычного талисмана. Слишком умное «украшение».

Я подхожу, изображая на лице полное отчаяние и растерянность. Голос дрожит, словно я еле держусь на ногах:

— Ой, братья! Я из Восточной Обители, бегу оттуда… Захватили нас снова! Северные монахи не смогли помочь. Может быть, вы сможете?

Южные монахи останавливаются, лениво поворачивая гомункулские головы в мою сторону. В глазах читается презрение. Старший снисходительно бросает:

— Мы едем на Запад. Восточная Обитель нас не волнует.

Я чуть опускаю плечи, изображая покорность и умоляющим тоном спрашиваю:

— Можно с вами? Хоть немного… Я не выдержу дальше один. Еще тут химеры везде…

Монах лениво пожимает плечами, в его голосе сквозит пренебрежение:

— Ну, давай. Только пешком. В Западной Обители оставим тебя, подашься в прислугу.

— Хорошо, пойду пешком, — соглашаюсь я с подавленным видом.

Места на каждом медведе полно, но никто мне, конечно, не предлагает. Плетусь следом, намеренно замедляя шаг и будто проваливаясь в снег по колено. Монахи смеются, не упуская случая поиздеваться. Один кидает в меня огрызок какого-то фрукта, который попадает в плечо, другой комментирует с усмешкой:

— Что же ты? Ешь, жалкий восточник!

Я с преувеличенной скромностью качаю головой:

— Нет, спасибо… Я уж лучше натощак, — отвечаю подавленно, словно смирившись с их насмешками.

На пути нам попадается химера. Зверь массивный, уродливый, с обвисшей чешуёй. Старший монах достаёт из кармана рясы странный предмет, напоминающий лампу. Сжав лампу в руке, он чётко произносит:

— Бегемот, разберись.

Из ничего перед ним появляется огромный Демон-джин. Тело массивное, почти комично выпирающий живот контрастирует с рожей, напоминающей усатого кота. Бегемот открывает пасть, и из неё вырывается струя странной зелёной кислоты, которая шипением прожигает химеру насквозь. Зверь падает, испуская последний глухой рык.

Монах убирает джина обратно в сосуд. Я не упускаю возможности подлить масла в огонь, изображая неуверенность:

— А лампу-то не надо тереть? Ну, чтобы призвать его?

Монах оборачивается, на его лице появляется насмешка, смешанная с презрением:

— Глупость.