— Такъ вернись и оставайся вмѣстѣ съ Граблинымъ, оказалъ Николай Ивановичъ.

Конуринъ колебался.

— Да ужъ и то лучше не остаться-ли? Вѣдь на тысячу восемьсотъ рублей у меня векселей въ карманѣ. Свержусь, такъ кто получитъ? сказалъ онъ, но тутъ-же махнулъ рукой и рѣшительно прибавилъ:- Впрочемъ, на людяхъ и смерть красна. Поѣду. Погибну, такъ ужъ въ компаніи.

— Да полноте вамъ тоску-то на всѣхъ наводить! замѣтила ему Глафира Семеновна. — Что это все — погибну, да погибну! — гдѣ-бы бодриться, а вы эдакія слова… Отчего-же другіе-то не погибаютъ?

— А ужъ катастрофа одинъ разъ была, сказалъ Перехватовъ. — Вагонъ сорвался съ каната и всѣ, разумѣется, въ дребезги… Я читалъ въ газетахъ.

— Не говорите, не говорите пожалуйста… замахала руками Глафира Семеновна, блѣднѣя. — Развѣ можно передъ самымъ отправленіемъ такія рѣчи?.. Какъ вамъ не стыдно!

Они уже стояли около вагона. Въ вагонѣ сидѣли ихъ спутники — три англичанина и англичанка и какой-то пожилой, худой и длинный человѣкъ неизвѣстной національности, облеченный въ свѣтлое клѣтчатое пальто-халатъ.

— Ежели, Глаша, хочешь, то вѣдь еще не поздно остаться. Чортъ съ ними и съ билетами! сказалъ женѣ Николай Ивановичъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я поѣду.

И Глафира Семеновна вскочила въ вагонъ. Николай Ивановичъ ринулся было за ней, но кондукторъ, находившіися въ вагонѣ, отстранилъ его, захлопнулъ перекладину и затрубилъ въ рогъ. Заскрипѣли блоки и вагонъ началъ подниматься.

— Стой! Стой, мерзавецъ! закричалъ Николай Ивановичъ кондуктору. — Это моя супруга! Се ма фамъ! и я долженъ съ ней!..

Но вагонъ, разумѣется, не остановился.

— Что-же это такое! вопіялъ Николай Ивановичъ. — Отчего онъ насъ не пустилъ? Вѣдь и мѣста въ вагонѣ свободныя были. Неужели ихъ скоты-англичане откупили? Господи, да какъ-же такъ одна Глаша-то тамъ будетъ! Ахъ, подлецы, подлецы! Пуркуа? Какое вы имѣете право не пускать мужа, ежели взяли его жену! кинулся онъ чуть не съ кулаками на желѣзнодорожнаго сторожа, оставшагося на платформѣ.

Тотъ забормоталъ что-то на ломаномъ французскомъ языкѣ.

— Что онъ говоритъ? Что онъ бормочетъ, анафема? — спрашивалъ Николай Ивановичъ Перехватова.

— А онъ говоритъ, что хоть въ вагонѣ и есть мѣста, но въ настоящее время дозволено поднимать въ вагонѣ только по шести пассажировъ и никакъ не больше. Прежде поднимали по десяти, но канатъ не выдержалъ и произошло крушеніе, — отвѣчалъ Перехватовъ.

— Боже милостивый, что-же это такое! Жена тамъ, а мужъ здѣсь! Тьфу ты пропасть!

— Мы поѣдемъ съ слѣдующимъ поѣздомъ, а она насъ тамъ наверху подождетъ.

Но Николай Ивановичъ былъ просто въ отчаяніи. Съ замираніемъ сердца смотрѣлъ онъ вверхъ, махалъ женѣ платкомъ и палкой и кричалъ:

— Глаша! осторожнѣе! Бога ради осторожнѣе! Зажмурься! зажмурься! Не гляди внизъ! А пріѣдешь наверхъ, такъ стой и ни съ мѣста!.. Насъ дожидайся! Съ англичанами не смѣть никуда ходить! Понимаешь, не смѣть!

Но съ верху ни отвѣта не было слышно, ни отвѣтнаго знака не было видно.

LIX

Ждать слѣдующаго поѣзда пришлось около получаса. Николай Ивановичъ нетерпѣливо кусалъ губы, пожималъ плечами и былъ вообще въ сильномъ безпокойствѣ. Онъ вперивалъ взоръ наверхъ, старался разглядѣть жену и шепталъ:

— Ахъ, дура-баба! Ахъ, полосатая дура! Не подождать мужа, уѣхать одной… Ну, храни Богъ, что случится? Какъ тамъ она тогда одна?..

— Да ужъ ежели чему случиться, то что одна, что вмѣстѣ — никому не миновать смерти изъ находящихся въ вагонѣ, отвѣчалъ Перехватовъ.