– Не читал. Что она говорит?

– Она рекомендует определенные упражнения. Мозес заинтересовался: – Какие именно?

– Главное у нее – заглянуть в лицо собственной смерти.

– Как ты это делаешь?

Асфалтер старался говорить ровным голосом, в тоне беседы, информации. Ясно, что говорить об этом ему очень трудно. И не говорить он не мог.

– Ты воображаешь, что умер, – начал он.

– Случилось худшее… Дальше? – Герцог повернулся к нему в профиль, как бы настраиваясь лучше слышать, внимательнее слушать. Руки сложены на коленях, плечи устало опущены, носки составлены внутрь. Затхлая, вся в книгах комната с зажимной лампой на этажерке и шелест летней листвы действовали на Герцога умиротворяюще. Истинное в форме гротеска, размышлял он.

Каково это – он знал. Он сочувствовал Асфалтеру.

– Пресеклось дыхание. Кончилась агония, – говорил Асфалтер. – Ты мертв и должен лежать как мертвый. Что там, в ящике? Шелковая обивка.

– А‑а, так ты все домысливаешь. Трудненько, должно быть. Понятно… – вздохнул Мозес.

– Требуется навык. Ты должен воспринимать – и не воспринимать, быть – и не быть. Ты одновременно присутствуешь и отсутствуешь. И один за другим входят окружавшие тебя в жизни люди. Отец. Мать. Все, кого ты любил и кого ненавидел.

– Дальше что? – Завороженный Герцог скосил на него глаза.

– Дальше ты себя спрашиваешь: «Что ты имеешь сказать им теперь? Как ты к ним относишься?» Ведь, кроме истины, теперь и высказать нечего. И ты не им это высказываешь, потому что ты мертвый, а самому себе. Тут подлинность, а не обман. Истина, а не ложь. С ложью покончено.

– Лицом к смерти. Это Хайдеггер. Чем все это кончается?

– Когда я зрячий лежу в гробу, мне сперва удается сосредоточить внимание на своей смерти и отношениях с живущими, но потом всякий раз меня отвлекают другие вещи.

– Ты утомляешься?

– Нет. Раз за разом я вижу одно и то же. – Лукас нервно, мучительно рассмеялся. – Мы уже были знакомы, когда у моего отца была ночлежка на Западной Мадисон‑стрит?

– Да, я помню тебя по школе.

– Когда разразился кризис, мы сами переехали к себе в номера. На верхнем этаже отец оборудовал квартиру. А в нескольких домах от нас был театр «Хеймаркет», ты его помнишь?

– Балаганный театр? Еще бы, Лук, я срывался с уроков посмотреть трюкачей и коверных.

– Так вот, для начала я вижу пожар в нашем доме. Он загнал нас на чердак. Мы с братом закутали малышей в одеяла и встали к окнам. Приехала пожарная команда и вызволила нас. Я держал сестренку. Пожарные по одному спускали нас вниз. Последней сгружали тетю Рей. Она была под двести фунтов. У нее задралось платье, когда пожарник спускался с ней. От тяжести и напряжения у него пылало лицо. Крупное такое ирландское лицо. А я стоял внизу и смотрел, как все ближе нависают ее ягодицы, этот бледный, бесподобно щекастый, необъятный зад.

– То есть вот что ты видишь, когда представляешь себя мертвым: толстозадая старая тетка, спасенная от смерти.

– Не смейся, – сказал Асфалтер и сам не в силах удержаться от невеселого смешка. – Я не только это вижу. Еще вижу девок из того балагана. Между номерами им было нечего делать. Крутится себе лента – Том Микс, они киснут в уборных. И тогда они выходили на улицу и играли в бейсбол. Очень любили играть. Крупные, здоровые, раскормленные – им была нужна разминка.