– Марко прислал тебе открытку, дочка?

– Да. Из лагеря.

– А ты знаешь, кто такой – Марко?

– Мой старший брат.

Как она там ни сходит с ума, Маделин, но против Герцогов она девочку не настраивает.

– Ты в шахту спускалась здесь, в музее?

– Страшно там.

– Цыпляток хочешь посмотреть?

– Я уже видела.

– Еще раз посмотреть не хочешь?

– Хочу. Мне нравится. Дядя Вэл показывал мне в прошлый раз.

– Я знаю дядю Вэла?

– Ой, папка! Ты дразнишься. – Она прыснула и обняла его за шею.

– Он – кто?

– Он мой отчим. Сам знаешь.

– Это мама так говорит?

– Он отчим.

– Это он запирал тебя в машине?

– Да.

– И что ты делала?

– Плакала. Только немного.

– А ты любишь дядю Вэла?

– Люблю, он смешной. Он делает рожицы. Ты умеешь делать хорошие рожицы?

– Иногда, – сказал он. – Я слишком себя уважаю, чтобы делать хорошие рожицы.

– Зато у тебя истории лучше.

– Надеюсь, что да, родная.

– Как про звездного мальчика.

Смотрите, она помнит его отборные враки. Герцог кивнул, изумляясь и гордясь ею, благодарный.

– У которого все лицо усеяно веснушками?

– Вроде звездного неба.

– Каждая веснушка была как звезда, и было их полный набор: Большая Медведица и Малая, Орион, Близнецы, Бетельгейзе, Млечный Путь. Все до единой, и каждая на своем месте.

– И только одну звезду никто не мог признать.

– Мальчика показали всем астрономам.

– Я видела астрономов по телевизору.

– И все астрономы сказали: – Ба! Интересное явление. Маленькое чудо.

– Дальше!

– Тогда он пошел к Хайраму Шпитальнику, старому‑старому старичку с белой бородой до самой земли. Он жил в шляпной коробке. И он сказал: – Тебя должен обследовать мой дедушка.

– Который жил в скорлупе от грецкого ореха.

– Совершенно верно. Дружбу он водил только с пчелами. Хлопотунье‑пчелке некогда грустить. Прадедушка Шпитальник вылез из скорлупы с телескопом в руках и взглянул на лицо Руперта.

– Мальчика звали Рупертом.

– С помощью пчел старый Шпитальник взлетел на нужную высоту, присмотрелся и сказал, что это настоящая звезда, только что открытая. Он давно охотился за ней… Ну, вот и цыплятки. – Он посадил девочку на поручень, слева от себя, чтобы не прислонялась к пистолету, обернутому в рубли ее собственного прадедушки. Это хозяйство по‑прежнему лежало в правом внутреннем кармане.

– Желтенькие, – сказала она.

– Здесь специально поддерживают тепло и свет. Видишь, вон то яйцо покачивается? Это цыпленок хочет выбраться. Скоро его клювик проколет скорлупу. Следи.

– Папа, ты больше не бреешься у нас дома – почему?

Срочно укреплять сопротивляемость страданию. Пожестче с собой. Иначе, получится как с тем пианино, о котором дикарь сказал: «Ты бьешь, он кричит». И закрывай еврейскую фабрику слез. Он обдуманно ответил: – Бритва у меня сейчас в другом месте. А что говорит Маделин?

– Она говорит, что ты не хочешь больше с нами жить.

При ребенке он сдержался. – Так и говорит? Неправда, я хочу быть с вами. Только не могу.

– Почему?

– Потому что я мужчина, а мужчины должны работать, всюду поспевать.