- Праведный! - в конюшю вваливается еретик в маске.

    - Чего тебе? - недовольно бурчит «праведный».

    - Дак это... - богумил глядит на распяленную на лавке боярышню, шумно сглатывает слюну. - Чичас станем убивца на кол натягивать. Будешь ему грехи отпускать, праведный Аззанаил, или мы сами?

    - Буду, - «праведный» с кряхтением поднимается.

    Во дворе тесно от народа. Тут не только богумилы, но и кое-кто из межицкой челяди. Большинство пришли из страха перед еретиками, но есть и такие, кому Пчёлкина смерть - в радость. Пчёлко - управляющий честный, но строгий. Никому поблажек не дает. Не давал...

    Старого воина держат двое. Один - крюком за ребро, другой - руками. Чтоб от слабости не упал.

    «Праведный» совершает благословляющий жест. Делает знак, чтоб подтащили Пчёлку поближе.

    - Нравится тебе сей предмет? - осведомляется еретик, оглаживая гладко оструганный кол. - Видишь, на нем и перекладинка есть, чтоб тебе сидеть удобней было. Сейчас лошадку приведем и посадим тебя на шесток, как кочета. Вот тогда и покукарекаешь!

    Губы Пчёлки шевелется.

    Аззанаил прислушивается... И вдруг с размаху бьет старого воина по лицу.

    - Не поможет тебе Сатанаил, проклятый грешник! - кричит он. - Педрис, давай за лошадью! Живо! А вы, братья, снимайте с него портки!

    Сразу несколько богумилов бросаются к Пчёлке, но тут сверху раздается громкий вопль. Орет еретик, посланный на крышу часовни - спиливать с нее крест.

    - Праведный! Праведный! Беда! Беда, праведный Аззанаил! Конные! Сюда скачут!

    «Праведный» Аззанаил с большой неохотой делает знак своим: мол, повремените пока.

    - Ворота затворить! - распоряжается он. - Что за конные? Много?

    - Десятка два! - кричит мужик с колокольни. - Оружные, в шлемах.

    «Праведный» взбирается на частокол, глядит...

    - Русы, - определяет он. - Ты давай пили, - кричит он мужику на колокольне. - Этим до ромейского чина дела нет. Да и мало их. Эй, ты! Скажи братьям: пусть шлемы наденут, что мы здесь в оружейной взяли, да копья возьмут и наверх поднимутся. Увидят русы, что есть войско в усадьбе, и дальше поскачут.

    - А как же братья наши, те, что в Межиче? - беспокоится кто-то. - Оборонить надоть! Ежели русы их - того?

    - Значит - того! - сердито говорит «праведный». - Они как раз со стороны села и скачут.

    - Оборонить... Ишь, богатырь... - бормочет Аззанаил себе под нос. - Таким, как ты - только сверху чужими копьями грозить, да уповать, что не разглядят снизу, кто это копье держит... Нет, не разглядят, - успокаивает сам себя «праведный» Аззанаил. - Не катафракты ведь, тавроскифы дикие. Эти на лица не смотрят - только на железо...

    Слезы градом катились из глаз Людомилы. Ей было очень больно, но плакала она не от боли - от унижения. Она выгнулась так, что привязанная рука едва не вывернулась из сустава. Скамейка под ней тряслась и раскачивалась. Людомила застонала сквозь зубы, рванулась, в самом последнем, запредельном усилии. Скамейка, к которой была привязана Людомила, не устояла, опрокинулась набок. Людомила ткнулась лицом в колкое сено... И вдруг почувствовала, что ее правая рука свободна!

    Плечо болело, огнем горели ссадины, но ее маленькая узкая ручка все-таки выскользнула из ремней.

    Некоторое время Людомила не шевелилась: переводила дыхание, прислушивалась к шуму снаружи.