Духарев аж зубами заскрипел, сдерживая накатившее бешенство. Сдержал. Превратил ослепляющий гнев в холодную расчетливую ярость. Мысленно поклялся: «Если не дай Бог с Людомилой случилось худое - вырежу всех. А вожаков моим варягам отдам. Пусть поупражняются в технике активного допроса».

    Пока Духарев думал, из-за крайней избы выскочила растрепанная баба. За ней - мужик наподобие взятого Велимом: тоже голый и в маске. Баба бежала, вереща, не разбирая дороги... Вдруг споткнулась и шлепнулась в густую траву. Мужик, обрадованный, наддал... И тоже шлепнулся. Раз - и нету. Если видел кто из села - ни за что не догадался бы, что не сами они упали, а гридни духаревские помогли.

    Воевода никак не мог решить: сразу к усадьбе идти, или сначала «зачистить» село?

    Решил: сначала «зачистить». Одно из его главных правил: не оставлять за спиной ни одного дееспособного врага.

    - Велим, скажи всем: по сигналу - войти в село и всех, кто в такой дряни, - Духарев тронул мечом маску пленника, - резать. Других не трогать. Разве что сами полезут.

    Велим кивнул. Передал ближним дружинникам. Те - дальше. Духарев выжидал, пока приказ обойдет всю цепочку.

    - С этим - что? - Велим показал на трясущегося богумила.

    - Я же сказал: всех, у кого личины, - буркнул Духарев, вытягивая из ножен оружие: правой - обоюдоострый меч византийской ковки, левой - узкую легкую саблю из темного «Дамаска». - Всех! - и завыл по-волчьи, поднимая свою дружину.

    Гридни Духарева налетели на «игрунов», как коршуны на курятник. Десятка два конных помчались в обход - перехватить самых шустрых. Остальные - цепью, бегом, от хатки к хатке. Нашинковали дюжины три, потом уже неспешно, тщательно прошлись по избам. Кто в маске - резали, остальных выгоняли наружу, где другие сбивали смердов в гурт, как овец. Потом еще раз прошлись. Прирезали еще пяток спрятавшихся.

    Мерзостей богумилы успели натворить немало, но мерзостями русов не удивишь. Те же нурманы, бывает, и похуже творят. Но с нурманами пришлось бы повозиться, а этих... Проще, чем дюжину свиней зарезать. Жаль, семя паршивое из чрев здешних опаскуженных баб и девок обратно не извлечь.

    - Чужие среди вас есть? - рявкнул Духарев, возвышаясь конной статуей над перепуганными смердами. - Ну-ка!

    Из толпы тут же выпихнули двух мужиков и одну бабу.

    - Зачем священника убили? - обманчиво спокойным голосом спросил Духарев.

    Богумилы молчали. Чуяли нехорошее. Правильно чуяли.

    Глава десятая

    Искушение «праведного» Аззанаила

    - Экие у тебя, боярышня, ножки нежные, - воркует голубем еретик. - Беленькие, беленькие. И ручки еще нежней. Будто у младенчика...

    Молчит Людомила. Кусает губы, чтоб не заплакать от ужаса и беспомощности. Не слышит она «праведного», только чувствует, только вздрагивает, когда касается ее кожи сальная бородка или влажные пальцы. Неотрывно смотрит Людомила в угол. Там торчит из вороха старого сена черенок серпа. Эх, будь у нее свободны руки...

    Но запястья и лодыжки Людомилы привязаны к ножкам скамьи. И еще один ремень перехватывает поперек живота.

    - ... Мерзость, мерзость, искушение Сатаниилово, - бормочет «праведный», забираясь рукой боярышне под рубаху...

    Людомила смотрит на серп.