Я выругался про себя и спросил:

– Куда они поехали?

– Не знаю.

– Повторяю еще раз: куда они поехали?! – потребовал я, вжимая револьвер в жирные складки его шеи.

– Да не знаю я! Слайдер знает. Он говорил с хозяином и предложил место для обмена девочки на деньги. Я понятия не имею, где это находится. Богом клянусь!

– Слайдер все еще тут?

– Да.

– А хозяин?

– Уехал вместе с девочкой и остальными.

– Так ты не знаешь, куда они могли уехать? Только без вранья!

– Нет… я действительно ничего не знаю…

– Ты ружье‑то чистишь?

– Да, оно чистое, но заряжен только левый ствол.

– Хорошо.

Времени, чтобы связать его, у меня не было. Если треснуть револьвером по башке, он может очнуться в любой момент. Выбора не было. Он врет, когда девочка была в беспамятстве, он тоже щупал ее. Для меня достаточно. Я положил револьвер в карман куртки и раскрыл нож. Зажал ему рукой голову, вонзил нож в горло, повел в сторону и рассек артерию. Из раны водопадом хлынула кровь.

Эта рана убьет его за две минуты, но и столько ждать я не мог. Я перехватил нож и ударил им в гортань. Нельзя позволить ему подать голос, пока он умирает от потери крови. Мужик свалился на землю. Я был с ног до головы забрызган кровью. Взял ружье в левую руку, револьвер – в правую. Подойдя к двери, стал медленно поворачивать ручку. Не было никакого смысла вламываться, это только сыграло бы против меня. А так они могли решить, что это возвращается их приятель, что дало бы мне несколько секунд оценить ситуацию.

Я открыл дверь, держа ружье наготове.

Единственная комната, в жаровне полыхает огонь. Раскладушка, стулья с откидными спинками и прочая походная утварь. Стол с газовой плиткой и масляной лампой. Трое мужчин. Один сидит на стуле и читает вечерний номер «Белфаст телеграф». Второй жарит колбаски на противне над газовой плиткой. Третий лежит на раскладной кровати, разгадывает шахматную задачу.

– Кто из вас Слайдер?

Никто не ответил, но парень, занятый шахматами, подпрыгнул чуть не до потолка. Парня, жарившего колбаски, я убил выстрелом из ружья. Пуля разворотила ему плечо и напрочь снесла полчерепа. Я бросил ружье и из револьвера выстрелил в парня, читавшего газету. Пуля прошла через цветную фотографию полузатонувшей «Рыжей копны» на первой странице и угодила в живот. Я дважды выстрелил ему в грудь. Слайдер в это время поднялся, достал полуавтоматический пистолет и попытался вставить обойму. Поторопился, нажал было на спусковой крючок, но пистолет не сработал, и пулю заклинило.

Хладнокровный человек вставил бы обойму до упора и выстрелил в меня. Слайдер не был ни хладнокровным, ни быстрым. Я прыжком пересек комнату, вышиб пистолет и ударом рукоятки своего револьвера усадил Слайдера обратно на раскладушку.

Из всех братьев именно Слайдер больше всего походил на мать. Пустые рыбьи глаза – один карий, другой голубой, спутанные седеющие волосы, вонь истощенного тела, сломанный нос. Он был таким худым, что кожа была ему велика и обвисла. После стрижки он сошел бы за Игги Попа, застигнутого в неудачный день. Но это меня не разжалобило.

Он поднял руки, и я, держа Слайдера под прицелом, ощупал его грязные джинсы и весь в пятнах от еды замшевый балахон.

– Ты собираешься меня сдать легавым? – проблеял он.

– Я собираюсь тебя пристрелить, если ты не скажешь мне всего, что ты знаешь.

– О чем?

Вместо ответа я прострелил ему левую коленную чашечку. В маленькой комнате звук получился резким и жутким. Парень заорал и скатился с кровати. Выстрел в коленную чашечку – вещь чрезвычайно болезненная, потому что в этом месте сходятся кости, мускулы и нервные окончания.