Идея возвращаться мне так же не понравилась, но возразить было нечего. Действительно, если нас станут искать, то в первую очередь на пути к Москве.
- И как мой облик менять будем?
- В свой стихарь тебя одену.
- Тогда пошли, - согласился я.
Стараясь не смотреть на безжизненно лежащих на дороге недавних противников, я пошел назад. Отец Алексий ненадолго отстал, но через несколько минут догнал меня и пристроился рядом. В его руке появилась сабля, принадлежавшая предводителю.
- Казну забрал и саблю, - пояснил он, - теперь они татям без надобности, а нам сгодится.
- Оружие нужно спрятать, - сказал я, - ты же священник.
Не сбавляя шага, поп просунул саблю вместе с ножнами за пазуху и укрыл ее под рясой. Потом из своего мешка выудил церковное платье с широкими рукавами, как я догадался, «стихарь», и передал мне. Я натянул эту хламиду поверх своей одежды. Алексий был высок и толст, так что стихарь, обвиснув на плечах, по длине пришелся мне почти впору.
- А шапка есть? - поинтересовался я.
- Клобука другого нет. Так ходи.
Дальше мы шли молча. Обсуждать случившуюся бойню мне не хотелось. Поп, подняв глаза к небу, беззвучно молился, видимо, просил прощение у Бога.
Глава 3
Переночевали мы в курной крестьянской избе. Два чернеца у крестьян любопытства и особых вопросов не вызывали. Хозяева поделились с нами своей скудной трапезой, состоявшей из пустой каши, пушного хлеба, в котором мякины оказалось больше, чем муки и простокваши. Постелили нам старые овчины на примитивные лавки в холодной горнице и оставили с Богом.
Алексий, притихший и сосредоточенный после недавнего происшествия, тяжело вздыхал и ворочался на жестком ложе. Я тоже долго не мог заснуть. Кусали клопы, бока мялись о неструганое дерево, и вообще, все произошедшее было глупо и грустно.
Утром, простившись с хозяевами ночлежной избы, мы, как говорится, по холодку продолжили путь. Дороги по-прежнему были мокры и грязны. Мои сапоги совсем раскисли, грубая крестьянская пища бродила в желудке, и я теперь мечтал исключительно о тепле, отдыхе и горячей воде.
О Москве пока можно было забыть. В течение дня нам несколько раз попадались казачьи и земские разъезды, ищущие неведомо кого, возможно, нас. Они останавливали и допрашивали путников, идущих в сторону столицы. Мы вели себя скромно, шли, не поднимая на встречных глаз, и нас пока не тревожили. Оружие, спрятанное под рясами, было незаметно и не привлекало внимания.
Пока все шло вполне успешно, и мы медленно продвигались вдоль устья Оки на восток в расчете добраться до следующей радиальной дороги на столицу.
Алексий более стоически, чем я, переносил дискомфортное пешее путешествие. Казалось, что его тревожат не стертые, мокрые ноги, а только уязвленная совесть. Я попытался с ним обсудить случившееся, его ратные подвиги, но он разговор не поддержал и окончательно замкнулся в себе.
Идти рядом с упорно молчащим спутником, вчера еще весельчаком, а сегодня угрюмым меланхоликом, было утомительно, и я начал подумывать о том, что нам лучше разойтись. В конце концов, мы только случайные попутчики, и нас ничто не связывает.
- Ты, собственно, зачем шел в Москву? - спросил я Алексия, когда, чтобы обсушить обувь и немного передохнуть, мы устроили привал.
- По нужде, - кратко ответил он.
- По какой?
- По своей.
- Жить там собирался? - не отставал я. |