-  Жить там собирался? - не отставал я.

    -  Жить буду в пустыне, - ответил священник, мрачно глядя в сторону.

    Похоже, у него возникли по-настоящему большие проблемы с верой и совестью. Только было непонятно, что послужило тому причиной, прошлые грехи или вчерашние события. Мне также претило насилие, особенно кончающееся кровью. Слишком небрежно относились и относятся в России к жизни людей. Я знал, к чему это приведет в будущем, но в том, что касалось вчерашних событий, особой своей вины не чувствовал. В конце концов, мы только защищались.

    -  Может, тебе лучше в монастырь пойти? - поинтересовался я, подбрасывая веток в чадящий костер. - Там станешь ближе к Богу.

    Ответить Алексий не успел. Невдалеке от нас заржала лошадь, и мы разом насторожились. Я начал спешно натягивать на ноги непросохшие сапоги. Место, в котором мы расположились, было глухое, а время смутное. Прятаться смысла не было, костер дымил, и вычислить, что рядом с ним люди, было элементарно.

    -  Кого это нелегкая несет, - проворчал спутник, как и я, спешно обуваясь.

    Узнать нам это удалось минуты через три. На поляну выехало несколько странно одетых людей восточного обличья с луками за спинами. Они остановились на почтительном расстоянии. Возглавлял всадников человек средних лет со скуластым лицом, узкими глазами и редкой растительностью на лице. Он отделился от группы, подъехал к нам, остановил лошадь вплотную к костру и разглядывал нас в упор, не произнося ни слова. Мы тоже молчали, ожидая, что за этим последует.

    Рассмотрев нас, татарин или ногаец, я не смог точно определить по его обличию национальность, повернулся к спутникам и что-то закричал на своем языке. К костру подъехала остальная компания. Один из прибывших, полный человек со славянскими чертами лица, спросил по-русски:

    -  Вы кто такие?

    -  Сам, что ли, не видишь, - ответили. - Монахи.

    -  Злато-серебро есть? - проигнорировав мой ответ, спросил славянин.

    -  Откуда у монахов злато-серебро.

    -  А что есть?

    -  Хлеб есть, - ответил за меня Алексий и показал на свой мешок.

    -  Давай! - приказал толмач, не сходя с коня.

    Алексий, не пререкаясь, передал ему свой мешок.

    Славянин, брезгливо оттопырив губу, что-то сказал предводителю, тот буркнул приказание, и содержимое мешка полетело на землю.

    Отец Алексий на чужбине больших богатств не нажил, и его скромный скарб хищников не заинтересовал. Один из азиатов соскочил с коня, раскидал ногой вещи священника и ничего не взял.

    Старший, переговорив с толмачом-славянином, отдал спешившемуся азиату приказ, и тот, отвязав от седла аркан, ловко связал им мне руки, после чего приторочил конец к своему седлу. Я покорно стоял, не оказывая никакого сопротивления. Пытаться устроить рубку с двумя десятками конных кочевников была равноценно самоубийству.

    Отец Алексий так же покорно дал себя связать, побормотав под нос, что де, «все по грехам нашим».

    Должен сказать, что наше пленение происходил так обыденно и скоро, что я с трудом поверил в происходящее. Это было оскорбительно еще и тем, что кочевники не обращали на нас ровно никакого внимания. Так небрежно обращаются не с людьми, а с баранами.

    -  Не знаешь, кто они такие? - тихо спросил я Алексия, как только представилась возможность.

    -  Ногайцы из Малой Орды, - кратко ответил священник. - Видать, нас в рабство погонят.