-  Бежали, - кратко ответил он, тускло глядя на меня красными воспаленными глазами и растирая занемевшую, стертую шею.

    Меня этот человек заинтересовал, изо всех, кого я здесь видел, он выглядел наиболее адекватным.

    -  Выход отсюда есть? - спросил я его.

    -  Не знаю, нас сюда сверху сталкивали. Уходить нужно скорее, если вернутся ногайцы, всех перережут, - добавил он.

    То, что нас с Алексием не похвалят, сомнений не вызывало. Однако, как вывести отсюда полуживых людей, я не представлял. Несмотря на то, что и нам со священником тоже порядком досталось, только мы с ним были способны на какие-то активные действия. Пленение, голод и бесчеловечное обращение уже подавили у людей волю. Большинство из пленников, как мне казалось, способно было только выполнять приказы, да и то из-под палки. Попытка вытащить их каким-нибудь способом из глубокого оврага была обречена на провал. Для этого нужны были веревки и сильные помощники. Ни того, ни другого у нас не было. Оставалось одно: идти по низу и искать пологие склоны.

    -  Всем идти в ту сторону! - закричал я, указывая направление, куда ушел, по словам одного пленника, один из охранников.

    Сначала никто не подчинился, люди продолжали тупо топтаться на месте. Потом человек пять послушались, и они не спеша побрели в указанном направлении.

    Меня удивило, что никто из освобожденных не спешит завладеть оружием убитых. Вообще все здесь происходило как-то замедленно и нелепо. Я поискал глазами отца Алексия. Он совсем не вовремя собрался каяться за пролитую кровь и, стоя на коленях, кланялся косогору. Чему было не самое время. Я подошел и рванул его за плечо:

    -  Отче, кончай молиться, если мы сейчас же отсюда не выберемся, то у тебя на совести будут не только басурманел но и невинно убиенные христиане.

    -  Отче наш, еже еси на небеси, изыди, сатана! - откликнулся на мое вмешательство в свою духовную жизнь священник.

    Я оставил его на время в покое и, подавляя тошноту и душевное смятение, начал забирать оружие у окровавленных противников. Вблизи результат наших ратных трудов выглядел ужасно. Одного из степняков могучий священник умудрился рассечь почти надвое, так, что тело бедолаги распалось. Как я ни крепился, меня все-таки вырвало, что было совсем не вовремя и не к месту. Хватая ртом воздух, я с трудом довершил начатое и забрал у ногайцев не только сабли, но луки и колчаны стрел.

    Между тем те несколько человек, которые пошли первыми, уже скрылись за поворотом оврага, а остальные и не думали уходить. Я выделил из толпы несколько мужиков покрепче и велел им разобрать трофейное оружие. После чего опять закричал на пленных соотечественников. Те по-прежнему никак на меня не реагировали. Тогда я начал размахивать нагайкой и материться.

    Картинка получилась еще та: оборванный, простоволосый поп с обнаженным ятаганом в левой руке куда-то гонит кнутом измученных людей. Однако мера оказалась действенной и своевременной. Народ сначала от меня пятился, а потом послушно двинулся в нужном направлении.

    С коленопреклоненным священником я разобрался таким же способом, вытянул его по спине нагайкой. Алексий подскочил, как ужаленный, и разом потерял христианское смирение:

    -  Ты, варнак, чего дерешься! - свирепо заорал он на меня, выпучив гневные глаза.

    -  Прости, это я нечаянно, - покаянно ответил я, пятясь от него. - Ты из лука стрелять умеешь?

    -  Умею, - остывая, ответил, батюшка. - Однако ты, брат, того…

    -  Давай, отче, проснись, людей нужно спасать, не дай бог, степняки наедут…

    -  Во имя Отца, Сына и святого духа, - ответил он, перекрестился и впервые огляделся вокруг, - пошли, коли так!

    Мы быстро двинулись вслед за медленно бредущей толпой, обогнали ее и возглавили шествие.