-  Поспи немного, - предложил я, - ты устала.

    -  И то, пожалуй, - сонно откликнулась Наталья Георгиевна. - Ты тоже поспи.

    * * *

    Утром я проснулся от естественного нестерпимого желания ненадолго уединиться. Пришлось срочно разгребать сено и выползать из теплой, ароматной норы. Солнце уже было высоко и вовсю пронизывало щелястые стены. За ночь ветер переменился, и потеплело.

    -  Помоги мне вылезти, - попросила из ямы Наташа.

    Я протянул руку и вытащил ее наверх. Мы оказались рядышком, голые, как Адам и Ева. Для полного сходства с прародителями нам не хватало только яблони и змея.

    -  Мне нужно вниз.

    Я спрыгнул вниз и подставил ей руки. Наташа скользнула по сену, я поймал ее и слегка прижал к себе. Потом мы разбежались в разные стороны.

    -  Как ты себя чувствуешь? - спросил я, когда мы снова оказались вместе.

    -  Хорошо, только опять замерзла.

    -  Придется ждать, пока все просохнет. Полезай наверх.

    Теперь, когда мы отдохнули и согрелись, взобраться наверх оказалось совсем просто. Я только слегка подталкивал Наташу. Она нисколько не смущалась тем, что я был снизу и мог видеть ее в самых интимных подробностях. Что, признаюсь, украдкой и делал. Причем с большим удовольствием.

    Когда я поднялся вслед за ней, результат моей нескромности был уже весьма нагляден.

    -  Полежать, что ли, еще, - сказала боярыня, сладко потягиваясь и кося в мою сторону озорным глазом.

    -  Давай сначала позавтракаем. Очень кушать хочется… Не нужно одеваться, пускай досохнет, - добавил я, заметив, что Наталья, обижено поведя плечом, собирается надеть влажный опашень, длинную, до пола рубаху-платье.

    -  Срамно нагой хлеб вкушать, - нравоучительно сказала она.

    -  Един хлеб от Господа, - произнес я наставительно и вновь разложил опашень на сене.

    Таинственное заклинание ее, кажется, убедило, и мы начали, как библейские праотцы, вкушать хлеб насущный в полном своем неприкрытом естестве.

    А и хороша же была боярыня! Причем безо всяких шейпингов и диет. Нежное тело с прозрачной кожей и едва заметными веснушками, бледные девичьи соски и светлое золото волос, чуть светлее на голове.

    -  Ишь, хоть ты не из наших, а пригляден, - вдруг неожиданно произнесла Морозова, щурясь на солнце и мазнув по мне взглядом.

    -  Почему же не из «наших», а из каких же я?

    -  Этого уразуметь не могу, только знаю, точно не из наших. Все делаешь по другому, - уточнила она.

    -  А у тебя что, есть с кем сравнивать? - начал, было, ревниво я, потом поправился и спросил понятнее: - У тебя что, кто-то был помимо мужа?

    -  Негоже у доброй жены про такое спрашивать.

    -  Ну, если жена добрая… Ты ешь скорей, а то у нас времени мало.

    Мы на какое-то время замолчали, утоляя накопившийся голод.

    -  Одежа-то, поди, просохла, теперь и одеться можно… - сказала Наталья, собирая остатки еды в берестяную упаковку.

    -  Рано еще, - лукаво сказал я, хотя было отнюдь не рано, а, пожалуй, даже и поздно; того и гляди, кто-нибудь сюда заявится, - давай еще отдохнем.