Я опять зачмокал губами. Мужики насторожились. Я наблюдал за ними из-под век, придумывая, как мне вырваться. У одного в руке был кистень, остальные оказались безоружным. Впрочем, дело от этого не менялось. Стоило мне попытаться вскочить, как купцы сплющат меня одним своим весом. Оставалось надеяться на чудо, случайную помощь и тянуть время.

    Минут двадцать я неподвижно лежал, а противники молча стояли надо мной. Хозяев, судя по всему, в избе не было, только один шумно спящий священник. Наконец купцам надоело ждать, когда я проснусь, и они начали пререкаться между собой, что делать дальше. Говорили тихо, близко склонившись головами, и на меня не смотрели. Я рискнул воспользоваться ситуацией, вскочил с лавки, бросился к дверям. Однако противники оказались резвее меня, и двое тут же повисли на руках. Я вывернулся, сбил подсечкой с ног одного, оттолкнул второго, однако упавший успел схватить меня за ноги и повалить на пол. Тут же насели остальные купцы и так зажали, что ни о каком сопротивлении можно было не думать. Я попытался выползти из-под кучи-малы, но за ноги меня мертвой хваткой держал инициатор нападения и, чтобы зря не тратить силы, я прекратил сопротивление.

    -  Ишь, какой резвый! - кажется, с оттенком уважения сказал единственный знакомый мне по имени купец, Алексашка. - Только шутишь, от нас не уйдешь!

    Меня подняли на ноги, плашмя швырнули назад на лавку и начали заламывать руки, собираясь связать. Я лежал, прижатый лицом к рогоже и ничего не видел.

    -  Ты, батюшка, чего? - прокричал надо мной обиженный голос и тут же перешел на вой.

    -  Не по-божески, разбойники, поступаете! - рыкнул сверху, как бы с небеси, густой, низкий глас.

    Я почувствовал, что одна рука у меня освободилась. Извернувшись, освободил и вторую и, вывернувшись, ударил кулаком снизу вверх между чьих-то широко расставленных ног. Опять раздался вой, и еще одним противником стало меньше. Было похоже, что силы постепенно уравновесились. Я вскочил на ноги и от души врезал в челюсть подвернувшемуся под руку зачинщику заговора. Он оказался мужчиной крепким и только мотнул головой, а у меня от удара онемели костяшки пальцев. Тогда я пошел другим путем, пнул его подошвой сапога по голени, после чего добавил крюком в висок. Только теперь он охнул и опустился на пол. В это время батюшка как щенка мотал по избе здоровенного Алексашку. Был иерей уже в одной рясе, бос, гриваст и походил не на православного священника, а на бога Нептуна.

    -  За что это они тебя, - неожиданно спокойным, даже сонным голосом поинтересовался он, швырнув Алексашку в угол комнаты.

    -  Казакам хотели отдать, - не лукавя, ответил я спасителю, - те за меня, вроде, премию назначили.

    -  Так это ты их погромил? - с уважением спросил священник. - Слышал.

    -  Было такое дело, - скромно признался я. - Они сами полезли.

    -  Сам-то кто, слышу по говору, не нашенский?

    -  Нашенский.

    -  Говор у тебя будто другой, - не поверил он.

    -  В наших местах все так говорят.

    -  Ну, кем хочешь, тем и называйся. Немцы и свены по-другому изъясняются, - согласился он. - Куда путь держишь?

    -  В Москву.

    -  Попутчиком будешь, - решил священник. - Пешком идешь?

    -  Нет, я на лошади.

    -  Это хорошо, по очереди будем ехать.

    Я пока не очень разобрался в местном произношении, но мне всегда казалось, что священники больше упирают на букву «о» и любят славянские слова, всякие: «сыне», «око», «длани», у моего же иерея был самый обычный лексикон, хотя небольшой акцент и присутствовал.