А Суру я забыл рассказать про конфеты!

    -  Это вам, Тамар Ефимовна, - сказал Федя и подал ей такую же конфету. - Вам… прошу вас… угощайтесь. - Он обошел все окошки, все его благодарили.

    Прошло уже десять минут, но я отсюда уходить не собирался.

    -  Те-тенька Тамара Ефимовна, - проныл я, - открытку я испортил, - и показал ей смятую открытку.

    -  Так возьми другую открытку, цена три копейки, - услышал я.

    Услышал. Лица Тамары Ефимовны я не видел, потому что смотрел на Федю, а он достал из другого кармана конфету и ловко перебросил ее на стол начальника:

    -  Угощайтесь, товарищ начальник!… И вы, пожалуйста! - Это уже старшему телеграфисту. - И вам одну. - Он обращался к девушке, подающей телеграмму, и достал очередную конфету опять из правого кармана… - Я сегодня деньрожденник, угощайтесь!

    -  Те-тенька, у меня денег больше нет, - с ужасом гудел я в это время, потому что был уверен: конфеты из правого кармана отравлены. И я не мог закричать: «Не ешьте!». До сих пор стыжусь, когда вспоминаю эту секунду. Мне, идиоту, казалось важнее поймать шпиона, чем спасти людей…

    -  Тетенька, дайте тогда конфе-е-етку…

    Но поздно, поздно! Она уже хрустела этой карамелькой, а бумажка с розовым котом, аккуратно разглаженная, красовалась под стеклом на ее столе.

    -  Вот какой! - сказала Тамара Ефимовна. - Какие наглые пошли дети, просто ужас! Вы слышали, Феденька?

    Все уставились на меня, лишь толстый телеграфист трещал на своей машине.

    Федя обмахивался конвертами, как веером.

    -  Любишь сладенькое, а? Ты ж эту не съел, сластена… - Он приглядывался ко мне очень внимательно.

    Я начал отступать к двери, бормоча:

    -  Симке, по справедливости… Одну мне - одну ей… Сестре, Симке… - Без всяких усилий я выглядел совершенно несчастным и жалким.

    Девушка, подающая телеграмму, покраснела - ей было стыдно за меня. Федя сказал:

    -  Держи, семьянин, оп-ля!

    Я не шевельнулся, и конфета (из правого кармана) унала на линолеум.

    В эту секунду я почувствовал, что телеграфист, не поднимая головы и ничего не говоря, подал знак Феде. И сейчас же со мной случилось ужасное: будто меня проглотило что-то огромное и я умер, но только на секунду или две. Огромное выплюнуло меня. Конфета еще лежала на чистом квадратике линолеума, между мной и гитаристом, и он смотрел на меня как бы с испугом.

    Кто-то проговорил:

    «Очень нервный ребенок».

    Девушка сунулась поднять конфету, но Федя нагнулся сам, опустил конфету мне в руку и легонько подтолкнул меня к двери. Бам! - ударила дверь.

    Я стоял на тротуаре, мокрый от волнения, как грузовая лошадь.

    А за стеклом почти уже все двигали челюстями, жевали проклятые конфеты. Даже толстый телеграфист - я видел, как он сунул карамельку за щеку.

    Они оживленно разговаривали. Кто-то показал пальцем, что я стою за окном, и я сорвался с места и ринулся к Сурену Давидовичу.

    Двойная обертка

    Степка не вернулся. В кладовой Верка чистил мелкокалиберный пистолет. Сурен Давидович брился, устроившись на своей койке под окошком, в глубине каморки.