— Это какой-то кошмар, — произнес спустя минуту.

Не поспоришь. Кошмар и есть.

— Согласна с вами.

— С тобой. Мы же на «ты».

— На «ты», так на «ты».

— У меня тоже иногда горячие бутерброды распадаются, — Сева тяжело вздохнул, признавая, что и он не безгрешен. — Но кушать надо аккуратно.

Грустные интонации больше относились к несовершенству мироздания, чем к сидящей рядом Ире. Следующая фраза окончательно подтвердила философское настроение директора.

— Тоска зеленая.

Вот тут можно было бы и подискутировать. Ирина тоска была черной, как вороново крыло. Но что обсуждать цвета, когда дел невпроворот?

— Сева, как мы открывать квартиру будем, а? — Ирин живой интерес разбился о каменное равнодушие Рубаняка.

— Не знаю, — ответил директор.

— Но мне домой надо.

— Сегодня суббота, куда торопиться. Ты ведь тоже одна живешь, как по выходным, не скучаешь? Я на стенку готов выть.

Воют на луну, на стенку лезут, хотела исправить Ира, но не успела. Рубаняка понесло.

— Как же все вокруг паскудно. Бабы — стервы, начальники — козлы, подчиненные — придурки. И вообще, жизнь — полное дерьмо.

Слушать рассказ о пережитых Севой страданиях можно было, не концентрируя внимания. Банальная история стала в той или иной редакции едва ли не визитной карточкой поколения. Он, она, сытая жизнь социалистического среднего класса. Перестройка. Снова сытая жизнь уже капиталистического среднего класса. А вот финал Севиной истории выпал из обще-социального контекста. В сорок пять лет, на последнем издыхании молодости, уставшая от художеств супруга, мадам Рубаняк подцепила серьезного бизнесмена, быстро развелась и выскочила повторно замуж.

— Ладно, жена, но и дочки бросили меня и теперь всячески избегают встреч.

— Не хорошо, — признала Ира.

— Этот мужик задарил девчонок, поэтому они забыли про меня.

— Забыли? — удивилась Ира. — Они же взрослые.

Дочки Севы были почти ровесницами Кости, им было хорошо за двадцать.

Пары-тройки уточняющих вопросов хватило, чтобы прояснить ситуацию. Оказывается, с момента развода, Рубаняк ни разу не виделся с дочерьми. Более, того даже не звонил им.

— Они меня предали. Если я нужен дочкам, пусть сами приходят, — с привычной обидой в голосе произнес Сева.

— Странные вы, мужчины создания. Мой бывший тоже не особенно вспоминает про сына.

Рубаняк пожал плечами и продолжил исповедь:

— Я, конечно, не агнел, грешил, признаю. Но такого обращения точно не заслужил.

Быть не ангелом в Севином представлении значило выпивать, сколько и когда ввздумается, иметь прижитого на стороне ребенка и соседку-любовницу.

— Сева, да ты — сволочь! — не хватило сил удержаться от комментариев. — Бедная твоя жена.

— Кто без греха, — вздохнуло сокрушенно руководство. — Но я хотел сохранить семью.

— Зачем?

— Как же, столько лет вместе.

— Она столько лет мучилась с тобой. И девочкам, небось, досталось сполна.

— Неблагодарные твари.

— Да, кстати, а что соседка? Куда она подевалась?

— Когда супруга укатила, эта нахалка попыталась перебраться ко мне. Мало того, потребовала узаконить нашу связь.

— Ты, естественно, отказался? — хмыкнула Ира.

— Конечно. — Оправдал надежды Сева. — На хрена мне эта хищница?!

— Так ты еще и обманул бедную женщину.