— Нет.

     — Напрасно. Там благодарный немецкий народ поставил памятник Клаузевицу — великому военному гению Германии. — Мильдер отправил в рот очередную рюмку коньяку, продолжая: — Но Клаузевиц заслуживает большего. Если бы моя воля, я поставил бы ему памятники повсюду — во всех городах, где за этот прошедший век немецкая армия одерживала блестящие победы над своими противниками. И здесь, в Сталинграде, когда мы одержим победу, надо поставить ему памятник на Мамаевом кургане, чтобы он стоял на виду, над городом. Благодаря его светлому военному гению немцы стали непобедимыми солдатами.

     — Я слышал, господин генерал, фюрер высоко его ценит!

     — О да, наш фюрер — один из его великих последователей. — Мильдер снова выпил рюмку коньяку. — Фюрер продолжает лучшие традиции славной военной истории и учения Клаузевица. Разве вы не знаете, майор Вернер, с нашим Клаузевицем считался и высоко ценил его даже вождь большевиков Ленин. Он очень похвально отзывался о его военком таланте. — Мильдер поднял над головой указательный палец. Он слегка захмелел и чуть было не сказал: «Если бы Клаузевиц мог встать и руководить войной сейчас». Но, раскрыв рот, удержался от этого откровенного высказывания. И только добавил: — Клаузевица еще оценят наши потомки. Верьте мне! Принесите крепкого кофе и можете быть свободны! Мне предстоит еще написать обращение к войскам корпуса. Завтра оно должно быть зачитано всем солдатам при передаче мною командования Дранке и подписании акта.

     Когда Вернер принес кофе и удалился, Мильдер долго сидел, раздумывая, и потом стал писать обращение, зачеркивая и переправляя, рвал написанное и снова писал:

     «Солдаты танкового корпуса!

     Командующий группой армий счел необходимым освободить меня с сегодняшнего дня от командования.

     Прощаясь с вами, я продолжаю помнить и буду хранить до самой смерти в своей памяти эти три месяца нашей совместной борьбы за величие Германии и победу нашего оружия. Я с глубоким уважением солдата и вашего командира помню о тех, кто отдал свою жизнь за славу Германии. Я требовал от вас без сна и отдыха идти на штурм города, сражаться, несмотря на угрозу с флангов и тыла. И вы никогда не проявляли колебаний. С достоинством, заслуживающим подражания, с уверенностью в своих силах вы честно выполняли поставленные мною задачи, самоотверженно бились. От глубины души благодарю нас, дорогие боевые друзья, за ваше доверие, преданность, которую вы проявляли в течение совместной службы со мной. Мы были тесно связаны друг с другом, как солдаты одной семьи, и вместе разделяли наши успехи и неудачи. И для меня было самой большой радостью быть всегда с вами заботиться о вас, заступаться за вас.

     Счастливо вам оставаться! Я уверен, что вы как и при мне, будете храбро сражаться и победите, невзирая на трудности зимы и временные поражения. Всегда я мысленно буду с вами, в одном строю. Идите смело к великой победе, за счастье Германии. Хайль Гитлер! Густав Мильдер».

     Обращение Мильдера к бывшим его подчиненным было разослано в роты, батальоны, полки и дивизии. Его зачитал он сам перед офицерами штаба корпуса. Все слушали его с напряженным вниманием. Один лишь генерал Дранке, его преемник, морщился, почему-то нервничал и, не дослушав до конца, ушел. Это возмутило Мильдера. Он холодно попрощался с Дранке, не подав ему руки. И уже за спиной, уходя, услышал, как новый командир корпуса сказал: «Не терплю слюнявых сентиментальностей. Надо воевать лучше, а не читать молитвы». Мильдер был оскорблен. «Негодяй. Будь у меня власть, я бы показал этому выскочке.