— Сара еще в Париже?

— Да. И не хочет уезжать. Ей надоело убегать.

— Это же безумие!

— Знаю. И повторяю ей это при каждой встрече. Но после смерти отца в ней что-то надломилось.

— Я не знала, что он умер.

— В Алжире вишистская полиция бросила его в тюрьму.

— Почему?

— Да потому, что он еврей и иностранец. Заключения он не перенес. Это же был старый, измученный человек, живший только ради музыки. Как-то утром его нашли в камере мертвым.

— Вы его очень любили?

— Да, он был выдающейся личностью. Вместе с ним умерла частичка того, что есть лучшего в человечестве.

Вошла Жанетта с двумя переполненными тарелками.

— Приятного аппетита, мадемуазель, месье.

Леа глянула на свою тарелку. Ее чуть подташнивало. Ладонью провела она по лбу.

— Понимаю, что вы сейчас испытываете, Леа. Пока я ничего не могу вам сказать. А чтобы мне довериться, вам бы надо было меня слепо любить. Ни о чем подобном я просить вас не могу. Слишком рано. Ешьте. В наши дни такое удовольствие стало редким.

— Похоже, не для вас.

— Предпочтете и дальше запивать шабли или хотите кагор?

— Кагор.

Поднявшись, он взял с посудного столика бутылку и налил ей красного вина.

Вначале Леа едва прикасалась к еде, но постепенно вкуснейший паштет, бархатистое вино вернули ей аппетит.

После того, как куском хлеба она досуха вытерла тарелку, взгляд ее обрел частичку былой приветливости.

— Леа, вы словно дикий зверек. Стоит вас накормить, приласкать, и вы забываете обо всем происходящем.

С набитым ртом она пробормотала:

— Не думайте, что это так просто.

Вытирая руки о белый фартук, вошла Марта Андрие. За ней следовал сын, несший прикрытое серебряной крышкой блюдо. Гордым движением подняла она крышку.

— Понюхайте только, месье Франсуа. От запаха у меня в душе все переворачивается, родные места всплывают в памяти. Так и вижу у большой плиты фермы бедную мамочку, жарящую на масле белые, лисички или вороночники. Никто не умел так хорошо готовить грибы, как моя мамочка.

— Кроме вас, Марта.

— Ох, нет, месье Франсуа. Мамины были намного лучше.

Он улыбнулся этому простодушному проявлению дочернего чувства и попробовал блюдо, приготовленное с мастерством и любовью.

— Мадам, никогда не ела ничего столь же вкусного, — вытирая жирный подбородок, сказала Леа.

Кухарка удовлетворенно улыбнулась и, обращаясь к Франсуа, сказала с игривым и одновременно понимающим видом:

— Когда девушка любит хорошо поесть, это добрый знак… Покидаю вас, клиенты ждут.

Практически одна Леа съела всего цыпленка, все лисички и картошку. И много выпила. Увлекшись вкусной едой, она забыла о своих страхах. И не возмутилась, когда под столом ноги ее спутника переплелись с ее ногами, а пальцы погладили ее запястье.

Вместе с салатом подали козий сыр. Под восхищенным взглядом Франсуа она съела три куска. Мало что оставалось и от второй бутылки кагора.

Покончив с нежнейшим шоколадным муссом, она сочла, что жизнь прекрасна.

Уже не раз Франсуа с трудом сдерживался от того, чтобы не кинуться к ней и не отнести в постель за ширмой. В тот момент она, откинувшись на спинку отодвинутого ею от стены стула, курила небольшую сигару. Свои длинные ноги она скрестила так, что стали видны кружева нижней юбки. С полуприкрытыми глазами она всем своим существом упивалась мгновением полного блаженства.

Из-под ресниц наблюдала она за мужчиной, ставшим ее любовником. Ей нравились исходившая от него сила и то ясный, то мрачный, то нежный, то суровый, то снисходительный, то презрительный взгляд; она вглядывалась в выразительно очерченное лицо, в такой прекрасный — и опытный в любви — рот.