— Ба, раз уж вы думаете, что так будет лучше… А Польша? Что сообщают о Польше?
— С 5.45 утра бои идут по всей линии фронта, а Варшава подверглась бомбардировке.
Вбежали Жан и Рауль Лефевры.
— Только что из Лангона вернулся Венсан Леруа — объявлена всеобщая мобилизация.
За их спиной толпились встревоженные гости, стремившиеся услышать подробности. Некоторые из женщин уже плакали.
В сопровождении отца Адриана и Пьера Дельмаса из своего рабочего кабинета вышел месье д'Аржила. Внезапно ссутулившийся, он бормотал:
— Друзья мои, друзья мои.
Через открытую дверь кабинета послышалось потрескивание радиоприемника, затем зазвучали немецкие, польские голоса, пока, наконец не стал слышен более отчетливый голос переводчика.
Кто-то прибавил громкость.
«Мужчины и женщины Данцига, пришел час, наступления которого все мы желали вот уже двадцать лет. С сегодняшнего дня Данциг вернулся в лоно великого немецкого рейха. Нас освободил наш фюрер Адольф Гитлер. Впервые знамя со свастикой развевается над общественными зданиями Данцига. Начиная с сегодняшнего дня, оно также развевается над всеми бывшими польскими зданиями и в порту».
Пока диктор комментировал согласие Гитлера на возвращение Данцига в рейх и описывал народное ликование, украшенные флагами памятники, среди немногочисленных собравшихся царило безмолвие.
Словно разговаривая с самим собой, отец Адриан прочитал:
«Статья первая: конституция вольного города немедленно утрачивает силу».
Невозмутимый голос диктора продолжал: «Сегодня утром Германия начала военные действия против Польши».
— Это война, — умирающим голосом произнесла, падая в кресло, Бернадетта Бушардо.
— Ох, Лоран!
Камилла бросилась в объятия своего жениха. Глаза ее были полны слез.
— Не плачь, дорогая, все закончится очень быстро.
Стоявшая совсем близко Леа смотрела на них. В общем переполохе никто не обратил внимания на ее бледность, на ее рассыпавшиеся волосы. Она уже забыла о сцене в зимнем саду, о своей отвергнутой любви, думая только о возможной гибели Лорана.
— А я-то предполагал, что вы его ненавидите, — шепнул ей на ухо Тавернье.
Покраснев, Леа обернулась и свистящим полушепотом ответила:
— Ненавижу я вас. Желаю, чтобы вы первым погибли на этой войне.
— Сожалею, но, как я вам уже говорил, у меня нет намерения доставить вам такое удовольствие. Потребуйте у меня все, что вам заблагорассудится — драгоценности, меха, дом, — я охотно брошу все к вашим ногам. Однако к своей жизни, какой бы жалкой она ни была, я привязан.
— Только вам одному она и дорога. А о том, чтобы выйти за вас…
— Кто же говорил вам о браке? Лично я стремлюсь к тому, чтобы стать вашим любовником.
— Него…
— Да, знаю, я негодяй.
— Тише, тише, говорит Гитлер.
4
Изабелла настояла на том, чтобы родственники мужа переночевали в Монтийяке. Раскладушки расставили в гостевых комнатах, в спальнях трех сестер и в детской. В знак особой милости Леа уступила свою детскую кроватку-убежище Пьеро, который по достоинству оценил этот жест.
Забыв о войне, сестры и братья весь вечер помогали Руфи и горничной Розе переносить и раскладывать постели. По всему дому звучали смех, крики и шум бегающих детей. Запыхавшись, молодые люди, закончив работу, падали на кровать, на подушки или на пол детской, предпочитая гостиной, где собрались их родители, эту заставленную комнату, несмотря на то, что в воздухе стояла поднятая слишком энергичной метлой Розы пыль.
Сидя на своей кровати рядом с Пьеро, Леа играла в карты. |