Ну, наконец-то. Не «спасибо», но уже кое-что.

— Это так. — Дед удовлетворенно кивнул. — Прошу не забывать об этом, княгиня.

— Полагаю, обмен любезностями можно отложить и на потом. А сейчас наш долг поскорее отыскать и арестовать преступника. — Багратион отлип от стены и шагнул вперед. — Александр Петрович, вам известно, где сейчас Колычев?

— Разумеется, — кивнул дед. — И все же позвольте напомнить вашей светлости, что Сергей Иванович служит моему роду, и только…

— Возражаю, — скучающим тоном протянул Багратион. — Ваш поверенный — государственный преступник.

— Возражение отклоняется. — Дед даже не повысил голос. — Пока он лишь находится под подозрением… со слов моего внука. В случае если его вина перед дворянским сословием и государыней Императрицей будет подтверждена, я лично обязуюсь… вы ведь понимаете меня, князь? Только тогда — но никак не раньше.

— Довольно, милостивые судари. Это уже лишнее.

Скрипучий негромкий голос, раздавшийся со стороны дверей, принадлежал одному из высокоранговых Одаренных. Тому самому — невысокому, худощавому и седому, с тусклым пенсне на носу. В отличие от своих блистательных спутников, старичок был одет скромно — если не сказать небогато… но почему-то когда он заговорил, взгляды тут же устремились на него. Молча слушали все.

Даже дед.

— У меня нет сомнений, что виновный будет наказан по справедливости. Но едва ли сейчас это действительно имеет значение, милостивые государи… и государыни. — Старичок изобразил поклон в сторону Воронцовой. — Важно другое! Благодаря Александру, этому отважному юноше, раскрыт опаснейший заговор! Способный не только лишить нас достойнейших людей, цвета всего дворянского сословия. Но также… — Старичок стащил с носа пенсне и принялся вытирать — то ли платком, то ли вовсе рукавом. — Также способный потрясти сами основы Российского государства — в силу своего масштаба, который, думается мне, понятен любому из здесь присутствующих.

Может, и не любому. Старшие и самые могущественные из Одаренных в гостиной лишь молча закивали, но кое-кто из молодежи принялся перешептываться и испуганно глазеть по сторонам… Видимо, в поисках ответа. А дед…

Дед поморщился, будто от вдруг накатившей зубной боли, потер переносицу — и дальше смотрел только на меня. Внимательно, испытующе, с недобрым прищуром. Но без тени злобы: в темных Горчаковских глазах я видел только мрачноватое недовольство с легкой ноткой то ли разочарования, то ли самой обычной усталости. Но уж точно не удивление.

Ни слова старичка, ни все, что я тут рассказывал, деда, похоже, ничуть не тревожило. Может, где-то огорчило, но сюрпризом уж точно не стало.

Вот тебе и выживший из ума старикашка.

Хотел бы я знать, сколько и чего именно ему было известно с самого начала. И где же оно на деле — это самое начало. Я вдруг почувствовал себя странно. Не предателем, не глупцом, а просто маленьким ребенком. Сорванцом, расколотившим любимую дедушкину чашку… или даже что-то куда более ценное. Причем расколотившим не со зла, а случайно, а то и выполняя какую-то работу по дому.

Работу, которая почему-то оказалась совершенно не нужной.

— Так что мы можем только порадоваться, что все завершилось благополучно, милостивые судари… И за сим — позвольте откланяться.

Старичок водрузил на нос песне — будто поставил точку. И, развернувшись, шагнул за дверь. И за ним тут же потянулись остальные Одаренные. Сначала четверо, которые пришли с нами, потом трое на стульях вдоль стены — а следом еще человек семь-восемь.