Глава 17

— Для встречи слева — на карау-у-ул!

Зычный голос Мамы и Папы прокатился над строем, и полторы тысячи с небольшим штыков одновременно взметнулись в небо. Я тоже подхватил винтовку от ноги, выполнил команду и вытянулся, как струна — хотя уже и так стоял по стойке “смирно”.

Все должно пройти идеально — иначе нас зря гоняли последние трое суток чуть ли не без перерыва. Всех одинаково — и видавших виды дядек с унтерскими погонами, и сиятельных князей из Пажеского Корпуса натаскивали ходить единым строем и выполнять команды так, будто мы носили одинаковую форму уже сто лет, а не только последнюю неделю. Подготовка к встрече ее величества оказалась, пожалуй, даже сложнее двухдневной дороги из столицы, но оно того стоило.

День настал. Вряд ли хоть кто-то назвал бы его радостным — слишком хорошо все помнили, что случилось — и видели, сколько грузовиков с гробами ушло в сторону Пятигорска. Не раз и не два я замечал, что Богдан с Чингачгуком не спят по ночам — да и сам то и дело вздрагивал от любого громкого звука снаружи. И потом еще долго лежал с открытыми глазами, вслушиваясь в тишину — не громыхнет ли железо, не застучит ли снова чертова автоматическая картечница.

Генералы — начальники училищ — увеличили ночные караулы втрое, расставили по периметру полковые орудия, и теперь в лагере круглые сутки дежурил хотя бы один Одаренный не ниже четвертого магического класса. Но даже эти меры уже не казались достаточными. Даже после десятичасовой муштры я долго не могу уснуть — и только потом проваливался в странное полузабытье. Но легче не становилось — там меня неизменно поджидали видения, после которых выйти на утреннее построение помятым и с синяками под глазами казалось не такой уж и дурной затеей. Странные сны о выжженном городе, синеглазой девчонке и чудищах на лестнице приходили все реже — теперь их сменили другие.

Я снова и снова видел панцер — огромный, чуть ли не с трехэтажный дом размером. Плюющий огнем, громыхающий железом гусениц. Медленный — но неуязвимый. Каждую ночь я оказывался рядом, сжимая в руках бесполезную гранату — и ничего не мог сделать. На гладкой броне я не замечал ни выступов, ни люков. Даже прорезей — и тех не было. Слепая машина двигалась на ощупь, пыталась раздавить… и каждый раз я успевал проснуться.

Но — день настал. Мы встали, вылезли из душных палаток, кое-как умылись и привели себя в порядок. Натянули форму: не парадную и даже не повседневную, а полевую — обычную солдатскую “зеленку”. Но зато выстиранную, свежую и с еще вечером надраенными до блеска пуговицы и пряжками. Строй юнкеров — насколько я мог видеть в обе стороны — блестел золотом так, что становилось больно глазам. Но куда ярче сияли нагрудные иконостасы высших чинов, расположившихся за наспех сколоченной трибуной. Начальники училищ, местные генералы, Багратион, еще три или четыре статских чина в парадной форме — всего два десятка с лишним.

Не так уж и много, учитывая ранг прибывших гостей — но каждый понимал, почему сегодня решили обойтись и без оркестра, и уж тем более без прессы — всех газетчиков караулы тормозили на въезде в лагерь, и Мама и Папа заверял: внутрь не проскочит даже мышь.

День настал. И пусть повод для визита императрицы и был одновременно страшным и печальным — господам юнкерам оказывалась великая честь. И этого у нас не уже не могли отнять ни террористы-народовольцы, ни загадочные заговорщики, ни их страшные машины — никто. Солнце ярко светило прямо в прикрытую фуражкой макушку, и даже громадина Бештау еще больше зазеленела. Древний великан будто тоже приоделся для особого случая, как следует надраив свою единственную форму.