— От всей души благодарю вас за верную службу, князь.

Никаких особых слов церемониал награждения не предполагал — так что государыня говорила негромко — так, что ее едва ли могли бы услышать даже генералы на трибуне, а уж юнкера в строю — тем более.

— Я многим обязана вашему дедушке, — продолжила она. — Но и подумать не могла, что однажды мне придется лично награждать за солдатский подвиг внука.

В руках государыни появилась небольшая коробочка, и через несколько мгновений на солнце сверкнул золотом Владимирский крест. Небольшой, на колодке цветов орденской ленты — красного и черного. Четвертая степень со скрещенными мечами, которая жаловались исключительно за военные заслуги.

И только чинам не ниже одиннадцатого класса — но никак не свежеиспеченному унтер-офицеру, которому даже за самый громкий подвиг полагалась бы только лишь медаль или солдатский Георгиевский крест. Конечно, государыня своей властью вполне могла бы жаловать мне хоть и подпоручика сразу — но не стала. Уж ей-то точно было прекрасно известно, что я еще с осени мог именоваться титулярным советником.

Но остальные об этом вряд ли даже догадывались.

— Эта награда — самое меньшее из того, что я могу и должна сделать для вас, отважный юноша, — проговорила государыня, прикалывая орден мне на грудь слева. — И не сомневайтесь: что бы ни случилось — я никогда не забуду все, что вы сделали для отечества… и для меня лично.

Правила этикета подразумевали, чтобы я поклонился — и непременно учтиво ответил на небывалую похвалу. Но устав требовал стоять столбом, пока церемония не будет завершена. И я никак не мог решить, что делать.

— Молчите, молчите, князь. Я знаю, что вам положено стоять смирно. — Государыня неторопливо поправила награду. — Просто слушайте. Думаю, вы не хуже меня понимаете, что сейчас я никак не могу отблагодарить вас больше — чего вы, без сомнений, заслуживаете. Дело, конечно же, в вашем дедушке… Я знаю, он был верным слугой и союзником моего покойного мужа и его отца — и даже сейчас я доверяю роду Горчаковых так, как не доверяю всем своим генералам и придворным. Но то, что происходило в столице зимой — ужасно, немыслимо!

Я с трудом подавил желание втянуть голову в плечи.

— И все же я в долгу перед вами обоими. И, когда придет день — корона не обойдет Горчаковых своей милостью. — Государыня снова мягко улыбнулась и отступила на шаг. — Возвращайтесь в строй, князь. Мы непременно увидимся снова — и куда скорее, чем вы думаете.

— Служу стране и короне!

Я поклонился и, дождавшись, пока ее величество удалиться, развернулся обратно к строю. Последние слова государыни прозвучали то ли как обещание, то ли как предупреждение — хотя наверняка не были ни тем, ни другим. И засели в голове так крепко, что я едва не запнулся, шагая обратно.

Потом выступали генералы — но их я почти не слушал, погрузившись в собственные мысли. Награда, полученная из рук самой государыни грела и грудь слева, и уж тем более душу — но слова заставили задуматься… по меньшей мере.

А может, и насторожиться.

Дедова высокородная братия… Да чего уж там — и я сам тоже — зимой действовали жестко. В рамках закона, слегка за ними — а порой и не слегка. И уж точно без особой оглядки на волю ее величества. Но своей цели добились: хорошим или дурным способом — мы отвоевали для столицы и всей державы пару месяцев покоя.

Багратион наверняка усилил свое воинство, спешно упаковав в жандармские мундиры пару-тройку тысяч солдат и офицеров из гвардейских полков. И уж точно увеличил — или хотя бы попытался увеличить штат Одаренных. Чтобы иметь хоть что-то похожее на силу, способную усмирить и народный бунт, и армейские чины, и зарвавшихся аристократов — если придется.