Мизгуун Тройзт секунду‑другую наблюдал за ним из праздного любопытства и видел, как Коринаам обогнул дворец с дальней стороны и растаял во тьме. Потом Мизгуун Тройзт вернулся в свою комнату ждать наступления дня – в конце концов, его не касалось, что там задумал метаморф. И очевидно, это был последний раз, когда он или кто‑то другой видел Коринаама.

Что находится позади королевского дворца?

Конечно, начало тропы, ведущей вверх по стене ущелья в королевский охотничий заповедник.

Так вот оно что! Харпириасу моментально все стало ясно. Должно быть,

Коринаам пошел в горы устанавливать контакты с только что обнаруженными братьями‑метаморфами.

Это нарушало все планы Харпириаса и приводило его в ярость.

Переговоры с королем Тойкеллой еще даже не начинались по‑настоящему, хотя прошло уже столько времени. В последние дни король был слишком занят появлением на его территории эйлилилалов, чтобы отвлекаться на дискуссии с Харпириасом.

А теперь еще его официальный переводчик и проводник радостно убегает зачем‑то в горы без разрешения и даже без всякого «с вашего позволения».

Как долго он собирается отсутствовать? Три дня? Пять? Что, если он вообще не вернется, погибнет там, наверху, не выдержав путешествия по обледеневшей тропе или став жертвой непредсказуемой враждебности своих сородичей?

Как же ему тогда без переводчика удастся выработать условия договора с отинорами и освободить заложников? И следовало учитывать еще более важный момент. Каким образом, думал Харпириас, он и его солдаты найдут обратную дорогу к цивилизации без помощи метаморфа?

Он кипел от ярости. И ничего не мог поделать – оставалось только ждать.

Прошло три дня; гнев и нетерпение Харпириаса росли. Единственное утешение он находил в Ивле Йевикеник и в темном горьком деревенском пиве. Но он не мог заниматься любовью бесконечно и не мог пить бесконечно, и в конце концов даже эти полумеры перестали оказывать на него действие. От его спутников тоже было мало толку. В конце концов, они были простыми солдатами, а он – принцем с Горы, и кроме того, они были скандарами и гэйрогами.

Дружба между ними исключалась. В сущности, он был здесь совершенно одинок.

Харпириас беспокойно бродил по деревне, отчаянно стараясь успокоиться и прийти в себя.

Никто ему не преграждал путь, он ходил повсюду где только заблагорассудится. Или почти повсюду: очевидно, ему не разрешалось навещать заложников в их пещере, так как однажды утром, когда он заметил цепочку носильщиков с едой, которые, как и каждый день, направились туда, он попытался присоединиться к ним, но его решительно вернули назад. В остальном же отиноры не ограничивали его передвижений.

Харпириас без помех осмотрел плоский алтарный камень в центре площади и увидел, что его поверхность испещрена почти стертыми непонятными знаками и покрыта пятнами засохшей крови от прежних жертвоприношений. Он заглядывал в темные, затхлые ледяные пещеры, где хранились запасы еды, корни, зерно и ягоды, которые обитатели этой нищей страны собирали во время летних заготовок и запасали на суровую зиму, которая уже скоро должна была наступить. Открыл кожаную дверь низкого ледяного строения в форме купола, которого раньше не заметил, и оказался в помещении, заполненном маленькими, рычащими животными, привязанными кожаными ремнями. Войдя в другое строение, он наткнулся на семерых или восьмерых полногрудых, пузатых женщин из королевского гарема, лежащих обнаженными на пухлых грудах меха и курящих длинные узкие костяные трубки. Воздух здесь был спертым, пахло потом, какими‑то резкими духами и той травой, которую они курили. Женщины пронзительно захихикали и жестами стали приглашать Харпириаса войти, но он поспешно ретировался.

Внутри еще одного помещения, в котором стояли штабеля деревянных ящиков, пахло пылью и ладаном; Харпириас приподнял крышку одного из ящиков и увидел высушенные человеческие черепа, старые, пожелтевшие и уже рассыпающиеся.