|
Глинн встал, чтобы уйти. Его серые глаза остались непроницаемы, как графит. Брамбелла это подсознательно раздражало. — А гренландский метеорит? — спросил доктор. — Он оказался из межзвездного пространства? — Нет, конечно. Это обыкновенный камень из астероидного пояса. Макферлейн ошибался. — А жена? — спросил Брамбелл через мгновение. — Чья жена? — Жена Макферлейна. Малу Масангкей. — Она от него ушла. Вернулась на Филиппины и снова вышла замуж. Глинн ушел. Звук его осторожной поступи затихал в коридоре. Прислушиваясь к удаляющимся шагам, врач задумался. Затем ему на память пришла строчка из Конрада. Он произнес ее вслух: — «Ни один человек не осознает, на какие хитрые уловки он пускается, чтобы избежать зловещего призрака самопознания». С чувством возвращающегося удовлетворения он отодвинул в сторону папки и пошел обратно в свою каюту. Располагающий к лени экваториальный климат, а также что-то связанное с самим Глинном заставило доктора подумать о Моэме, точнее, о его коротких рассказах. Он пробежался пальцами по толстым корешкам книг. Каждая при прикосновении рождала мир воспоминаний и эмоций. Нашел ту, что искал, уселся в большое вращающееся кресло и с трепетной радостью открыл обложку. «Ролвааг» 11 июля, 7 часов 55 минут Макферлейн вышел на паркетную палубу и с интересом огляделся вокруг. Он впервые оказался на мостике, и, без сомнения, это было самое впечатляющее место на «Ролвааге». По ширине мостик был таким, как сам корабль. С трех сторон помещения доминировали огромные квадратные иллюминаторы, отклоненные наружу снизу вверх и снабженные стеклоочистителями. Двери с обеих сторон вели на крылья мостика. Сзади было еще две двери. На одной буквами из меди было обозначено: «штурманская рубка», на другой — «радиорубка». Под передними иллюминаторами всю ширину мостика занимало оборудование: пульты, ряды телефонов, управление контрольными постами по всему судну. За стеклами на штормовые пустыни океана налетел предрассветный шквал. Единственным освещением было свечение экранов и панелей приборов. Ряд окон поменьше позволял посмотреть назад, между трубами. За кормой судна пенилась белая двойная линия кильватерной струи, исчезающая у горизонта. В центре помещения находился пульт оперативной системы управления. Рядом с ним Макферлейн увидел капитана — неясно различимую в почти полной темноте фигуру. Она говорила в телефонную трубку, иногда наклонялась, шепотом давала указания рулевому, стоявшему рядом с ней. Его глаза освещал холодный зеленый свет, исходивший от экрана радара. Макферлейн присоединился к молчаливому бдению. Шквал начал стихать, у горизонта забрезжил серый рассвет. Далекий полубак пересекла одинокая фигура палубного матроса, занятого своими делами. Над волнами кремового цвета, расходящимися от носа судна, с криком летали несколько упорных чаек. Это потрясающе контрастировало со знойными тропиками, которые они пересекли меньше чем неделю назад. После того как «Ролвааг» в удушливую жару и сильный ливень пересек экватор, на судне распространилась апатия. Макферлейн тоже ее чувствовал: он зевал во время игры в шаффлборд,[7] бездельничал в каюте, глядя на стены, обшитые калифорнийским орехом. Но по мере продвижения на юг воздух свежел, океанские волны стали длинней и тяжелей, и перламутр тропического неба сменился яркой лазурью, запятнанной облаками. Когда стало прохладнее, Макферлейн ощутил, что общая вялость сменилась нарастающим возбуждением. Дверь на мостик открылась, и появились две фигуры: третий помощник капитана, заступающий на утреннюю вахту с восьми до двенадцати, и Эли Глинн. |
