— Хватит о методологии! Вернемся к вживленным электродам!

— Хорошо, но прошу занести в протокол выдвинутые мною мотивы. В подобных случаях выбор всегда падает на гипоталамус. Любое воздействие на него вызывает различные состояния. Если с помощью электричества раздражать внешние его части, эффектом будет гнев, раздражение же внутреннего слоя этот гнев погасит. Комбинируя раздражители с лимбической системой, можно моделировать весь спектр эмоций. Так я и поступил.

— Что строго-настрого запрещено.

— Ну и глупо. Изучение мышей не запрещено, а что касается человека, сразу натыкаешься на запреты.

— Вы не находите, что между мышами и людьми существует известная разница, доктор Скиннер? Вам следовало бы яснее отдавать себе в этом отчет.

— С точки зрения моих экспериментов этой разницы нет. Позвольте вопрос: кого важнее познать — мышь или человека? Чтобы лечить, надо знать; чтобы узнать, надо резать, рассекать…

— А как насчет морали?

— В глазах природы между мышью и человеком нет принципиальной разницы; просто живая тварь, населяющая определенную экологическую нишу. Мы лишь воображаем, что являемся венцом природы, ее высшим творением.

— Повторяю, а как насчет морали?

— Какая в природе мораль, господин следователь? Жестокий естественный отбор — это есть. Какие моральные обязательства у льва перед антилопой? Никаких. Какие моральные обязательства у самца перед соперником? Никаких. Раз я свободен от морали по отношению ко льву, почему же мне не быть свободным от нее и по отношению к человеку?

— Страшная у вас философия, доктор Скиннер.

— Страшная? Что ж, возможно. Но без нее науке не избавиться от комплексов.

— Не будем спорить. Вернитесь, пожалуйста, к своим опытам.

— Рядом с гипоталамусом находятся области «вознаграждения» и «наказания»: их раздражение вызывает неудовольствие, либо-райское наслаждение.

Мыши очень быстро обучаются нажимать на педальку, возбуждающую их центр удовольствия. И нажимают, нажимают, нажимают, пока не передохнут от голода! Точнее, от сверхдозы наслаждения. Они забывают обо всем: о пище, о партнере, о материнском инстинкте — и с необузданной страстью безостановочно и неутомимо нажимают на педальку; извращению этому они предаются целиком, становятся его покорными рабами.

Такое несказанное наслаждение может доставить только мозг.

— Те же эксперименты вы ставили на Хеллере?

— И да, и нет. Мои методы совершеннее. Извращенностью мозга я воспользовался для изучения таинственного феномена любви.

— Вот как, любви?

— Да. И взаимозависимости между феноменом любви и центром наслаждения.

— С какой целью, доктор Скиннер?

— Любовь — страшная штука, господин следователь. С вашей точки зрения она влечет за собой преступления, с моей — связана с психическими заболеваниями, поэт видит в ней луну и возвышенные чувства, проститутка источник средств к существованию, обыватель ждет от нее уюта, глупец рассчитывает обзавестись женой и детьми, для развратника она — способ достичь половой эйфории. А, по сути, в любой момент любовь есть все это, вместе взятое.

— Вы не ответили на мой вопрос, доктор.

— Расшифровав нейрофизиологический механизм любви, мы смогли бы овладеть процессом, в котором складываются пары, проще говоря — избежали бы хаоса спаривания. Это позволило бы не рассчитывать на беспорядочные биологические связи, от которых в жизни одни драмы. Союз самца и самки стал бы управляемым. Любовь превратилась бы в планомерную и регламентированную государственную деятельность в рамках закона.