Видя Тебя, все трепещет, я - тоже.

    Пасти оскалив, глазами пылая,

    Ты головой упираешься в небо,

    вижу Тебя - и дрожит во мне сердце,

    стойкость, спокойствие прочь отлетают.

    Внутрь Твоей пасти, оскаленной страшно,

    воины спешно рядами вступают,

    многие там меж клыками застряли -

    головы их размозженные вижу.

    Ты их, облизывая, пожираешь

    огненной пастью - весь люд этот разом.

    Кто Ты?! - поведай, о ликом ужасный!..

    …Руки не хотели разжиматься, окоченев на мягких висках.

    Секундой дольше - и я раздавил бы голову сына, как спелый плод.

    Но дыхание мое все еще пахло грозой.

    3

    Жаль, что сейчас у меня не хватило бы сил на повторное создание Свастики Локапал. Миродержцам стоило бы рассмотреть то, что видел я, то, что уже видели трое из нас, - огненную пасть, в зев которой мы кричали:

    -  Кто Ты?!

    Разве что забывали добавлять: «Поведай, о ликом ужасный!..» - потому что мы не были людьми и плохо умели ужасаться.

    -  Я возвращаюсь на Курукшетру, отец. - Арджуна бережно отстранил мои руки и направился к колеснице.

    При виде хозяина четверка его белых коней прекратила жевать и, как по команде, уставилась на Арджуну. Он потрепал ближайшего по холке и принялся возиться с упряжью.

    Я, думая о своем, последовал за ним.

    Колесница Арджуны была обычной, легкой, с тремя дышлами: к двум боковым припрягалось по одному коню, и к переднему - двое. Обезьяна на знамени тихонько зарычала, приветствуя Индру, я кивнул и погладил древко стяга.

    -  Обруч на тривене [24] скоро даст трещину, - машинально сказал я Арджуне. - Вели перед боем заменить. Не ровен час - лопнет…

    Серые глаза моего сына вдруг наполнились сапфировым блеском, и мне почудилось: утро. Обитель, и Матали изумленно глядит на своего Владыку.

    Сговорились они, что ли?!

    -  Ты… отец, ты…

    -  Что - я?! Опять моргаю?! Или рога прорастают?!

    -  Ты никогда раньше не разбирался в колесничном деле, отец! Говорил: на это есть возницы…

    -  А откуда тогда я знаю, что обруч твоей тривены продержится еще в лучшем случае день?!

    Арджуна пожал плечами и прыгнул в «гнездо».

    -  Ты вернешься и продолжишь сражаться? - бросил я ему в спину. - После всего - ты продолжишь?!

    -  Я кшатрий, отец, - просто ответил мой взрослый сын. - Я не могу иначе.

    Он медлил, молчал, потряхивал поводьями, и я наконец понял: Арджуна ждет, чтобы я, как старший, позволил ему удалиться.

    -  Да сопутствует тебе удача, мальчик…

    Он кивнул, и грохот колес спугнул мышиного оленька.

    -  Ты кшатрий, - тихо сказал я. - Ты - кшатрий. А я - Индра. И я тоже не могу иначе. Теперь - не могу.

    Если б я еще сам понимал, что имею в виду…

    Прежде чем покинуть Пхалаку, я должен был сделать последнее.

    Вскинув руку к небу, я заставил синь над головой нахмуриться, и почти сразу ветвистая молния о девяти зубцах ударила в забытый всеми труп ракшаса.