-  Я выронил лук, отец. Впервые в жизни. Все волосы на моем теле встали дыбом, слабость сковала члены, и я велел Кришне ехать прочь. Совсем прочь, подальше от Поля Куру. Потому что нет такой причины, ради которой я стану убивать родичей. Или пусть он тогда отвезет меня к передовому полку наших соперников, чтобы они прикончили Арджуну. Клянусь, сказал я, что с радостью приму смерть, не сопротивляясь.

    -  И кто же уговорил тебя вступить в битву?

    -  Мой возница, - не поднимая головы, глухо ответил Арджуна.

    -  Черный Баламут?!

    -  Да. Мой двоюродный брат по материнской линии.

    -  Каким же образом он смог заставить сражаться отвратившегося от битвы?!

    -  Он спел мне Песнь Господа.

    И я почувствовал озноб.

    -  Песнь кого?

    -  Песнь Господа.

    -  И кто же он, этот новоявленный Господь?!

    -  Кришна. Черный Баламут.

    2

    За последующий час я вытянул из Арджуны если не все, то многое. В основном эта самая Песнь Господа была полна маловразумительных нравоучений, сводившихся к одному: Черный Баламут есмь Благой Господь, вмещающий в себя все мироздание целиком, за что его надо любить.

    По возможности, всем сердцем.

    Тем же, кто возлюбит Господа сердечно, безо всяких иных усилий, светят райские миры, кружка сладкой суры и миска толокняной мантхи с молоком ежедневно.

    Единственное, что смутило меня поначалу, это стихотворный размер Песни. Вместо обычных двустиший Господь изъяснялся редко употребляемым строем ГРИШТУБХ - укороченными четверостишиями с весьма своеобразным ритмом ударений внутри строки.

    Хвала певцу из певцов, князю моих гандхарвов! Выучил, негодник…

    Сперва я хотел успокоить Арджуну. Черный Баламут меня интересовал в последнюю очередь - после сегодняшних забот пусть хоть Индрой назовется, не то что Господом! Но мало-помалу, пока я размышлял, слушая краем уха злополучную Песнь, меня стала обуревать дремота. Перед внутренним взором проносились смутные видения: кукушка в гирляндах гнусаво верещала голосом Словоблуда, земляные черви вольно резвились в остатках змеиной трапезы Гаруды, звезды моргали с лилового небосвода, Свастика Локапал дергалась на Трехмирье, агонизируя, начиная загибать края в противоположную сторону, образуя «мертвецкое коло»…

    Наверное, я закричал.

    Потому что огненная пасть, заря убийственной Пралаи, вновь метнулась мне в лицо, просияв из пекторали краденого доспеха, - и на этот раз я точно знал, что родился, вырос и умру червем.

    Крик вырвался из моей груди в тот миг, когда кружка суры и миска толокна с молоком показались мне, Индре-Громовержцу, несбыточным раем.

    Арджуна смотрел на меня и молчал.

    -  И ты тоже? - наконец спросил мой сын почти сочувственно.

    «Что - тоже?» - хотел переспросить я, но вместо этого сжал ладонями виски и заставил дыхание наполниться грозой. Ледяная волна пронеслась по сознанию, заглядывая во все закоулки, выдувая пыль и прах…

    Чужак во мне одобрительно улыбнулся и с наслаждением вздохнул полной грудью.

    -  Ты уверен, что Черный Баламут спел Песнь одному тебе? - Я повернулся к Арджуне, и под моим взглядом он попятился.

    -  Не уверен, отец. Теперь - не уверен.

    -  Песнь достаточно услышать? И райские миры обеспечены?

    -  Не совсем, отец.