Когда солнце спряталось за макушки деревьев, Васька передал автомат Помелову, отряхнул рубаху и смело направился к деревне. В Семеновке он бывал много раз. За конфеты носил записки девчатам от парней их деревни. Бегал к Арише по просьбе Насти. Воровал в огородах с другими ребятами горох, репу, морковь. Бабку Аксениху он тоже знал в лицо. Старуха сердитая, драчливая. Если, бывало, поймает кого в огороде, много волос выдерет.

Проходя мимо пожарного сарая, с любопытством посмотрел на шагавшего взад и вперед часового. Недалеко от сарая овин. Если бы Настя в этот момент наблюдала в щель, она бы заметила племянника. Овин Васька запомнил. Там можно спрятаться, да и по солдату оттуда удобно стрельнуть.

Всякий раз при встрече с немцами сердце начинало колотиться, однако каждый раз миновало: никто не обращал на него внимания. Все были заняты своими делами. Солдаты брились, чистили одежду, ели, играли и карты.

Бабку Аксениху нашел во дворе. Старуха изо всей силы колотила палкой по развешанным мундирам.

— Тебе чего надо? — спросила она Ваську, тяжело дыша.

— Бабушка, я тебе что-то скажу, — таинственно сказал мальчик.

— Уходи вон. Чтобы духа твоего не было здесь. И без тебя тошно.

Васька не торопился. Он молча наблюдал, как старуха снова принялась выколачивать пыль из ненавистных мундиров. Лупила так, как лупила бы по живой спине немца. Быстро устав, опустила палку.

— Все еще здесь. Видно, палки попробовать захотел. А то я могу… Пошел отсюда! — прикрикнула Аксениха на мальчика, замахиваясь палкой.

Васька не пошевелился.

— Не кричи. Я тебе важное скажу. Вихарев велел меня горохом накормить.

— Как ты сказал?

— Пойдем на огород, а то услышат. Ты мне гороху дай…

— Нельзя огород трогать, — начала Аксениха, но вспомнив, что Мельника уже нет в живых, согласилась.

— Ну идем. Но смотри, если обманешь, не сдобровать.

Набивая карманы молодыми сочными стручками, Васька передал поручение. Старуха выслушала, поджав губы.

— Господи! Да разверзнется под ними земля, — прошептала она. — Ты чей будешь?

— Я не из вашей деревни. Ипатова внук.

— Ипата? Да что же ты раньше не сказал…

Аксениха приблизилась к Ваське. Ласково погладила по голове.

— Голубчик ты мой. Сиротинушка. Рви, рви, не жалко. Все равно треклятым достанется. В полночь, говоришь?

— Ага. Как сигнал будет, потом стрельба…

— Понимаю, голубчик. До старости дожила, четыре войны пережила, а про такое злодейство не слышала. Сделаю. Все сделаю. Так ему и скажи. Скажи, что у меня четверо на постое, спать завалились. Скажи, что одежонку у них я спрячу и ружья постараюсь вынести. Скажи, чтобы не опасались.

Проводила Ваську за ворота, перекрестила широким крестом в спину. Смотрела вслед, пока он не слился со сгущавшимися сумерками. Вернулась назад. Принесла две охапки сена в баню. Растормошила заснувших ребят соседки Василисы, запертой в сарае. Полусонных перевела в баню и уложила на полу. Приперла дверь жердиной, чтобы в суматохе не выскочили.

Васька с Помеловым жевали горох, и пока совсем не стемнело — следили за действиями старухи. Видела ее и Настя, но не понимала, зачем Аксениха обходит дома, задерживаясь там на две-три минуты.

К деревне с разных сторон маленькими группами приближались партизаны. Все дома были распределены. Высматривали подходы. Подкатили три пулемета. Огонь из них можно было открыть только после командирской ракеты красного цвета, чтобы в темноте не перестрелять своих. Приказано было вести огонь в течение десять минут.

Помелов с Васькой видели, как подкрадывалась женская фигура к часовому.