|
- Отпаришь мне брюки? - обращается Франк к матери. Штепсельная розетка в салоне, и Лотта пристраивает гладильную доску между двумя креслами. Как там с Евнухом? Соседи, видевшие утром тело на снегу, явно напуганы: из-за этого у них целый день будет на душе тревожно. Франка беспокоит только пистолет. Около девяти он даже встал на минутку, решив вынуть оружие из кармана пальто и припрятать. Но где? И от кого? Берта слишком инертна, слишком размазня, и если Проболтается, то исключительно по глупости. Другая, малышка в английском костюме, имени которой Франк еще не знает, тоже будет молчать: она новенькая, попала в незнакомое место и к тому же изголодалась. Что касается матери, ее Франк не принимает в расчет. Хозяин в доме он. Как она ни злится, как порой ни взбрыкивает, ей известно, что ее не послушают и она в конечном счете сделает все, чего хочет Франк. Роста он небольшого. Скорее, низкого. Когда-то - правда, очень давно - даже носил высокие, почти как у женщин, каблуки, чтобы казаться повыше. Плотным его тоже не назовешь, но сложения он крепкого, плечи квадратные. Кожа светлая, как у Лотты, волосы белокурые, глаза серо-голубые. Почему девушки боятся его, хотя ему и девятнадцати нет? В иные минуты он выглядит совсем мальчиком. Если б захотел, был бы, вероятно, ласков, но не дает себе труда. Самое удивительное в нем при его возрасте - невозмутимость. Он был еще кудрявым большеголовым карапузом, едва научился ходить, а его уже называли маленьким мужчиной. Он никогда не суетится, не жестикулирует. Его редко видят бегущим, разозленным, голос он повышает еще реже. Одна из девиц, к которой он довольно часто забирался в постель, все обхватывала его голову руками и спрашивала, почему он такой печальный. И не верила, когда он, высвобождаясь, сухо отвечал: - Я не печальный. В жизни печальным не был. Это, пожалуй, верно. Печальным он не был, но не испытывал и потребности смеяться или шутить. Он всегда оставался невозмутимым, и эта его невозмутимость сбивает всех с толку. Вот и сейчас, думая о Хольсте, он совершенно спокоен. Не чувствует ни малейшей тревоги, разве что чуточку заинтригован. Здесь пьют кофе с сахаром и настоящими сливками, намазывают хлеб маслом, вареньем, медом. Хлеб тоже почти белый - такой во всем квартале можно раздобыть лишь у Тимо. Что едят в квартире напротив? Что ест Герхардт Хольст? Мицци, его дочь? - Ты же почти не завтракал! - сокрушается Лотта" по привычке набившая живот до отказа. В прошлом, когда всласть ели другие, она так настрадалась от голода, что вечно боится, как бы сын не съел слишком мало, и готова пичкать его силой, словно гуся. Франку все не хватает духу одеться. К тому же делать в это время на улице нечего. Он медлит. Поглядывает на Лотту, которая усердно наглаживает ему штаны, лакированными ногтями сколупывая с них пятнышки грязи. Затем принимается наблюдать за новенькой. Смотрит, как она раскладывает на столике маникюрный инструмент, хотя пользоваться им не умеет. С затылка на тонкую еще шею с очень нежной, напоминающей цыплячью кожей у нее падают мелкие завитки, и порой она привычным жестом пытается водворить их на место. Спускаясь или поднимаясь по лестнице, Мицци часто так же поправляет волосы. |
