|
Да и остается оно безжизненным, чуждым всякого трепета. Она позволяет пользоваться им где и как угодно, но всем своим видом говорит: "Любуйтесь мной, ласкайте меня, делайте все, что вам нужно, только отстаньте поскорей!" Берта ушла в четверг. В пятницу, в половине четвертого, Франк заметил на улице жильца с третьего этажа. Тот стоял у витрины, и Франк лишь потом, самое меньшее через час, вспомнил, что в ней были выставлены корсеты. Франка сопровождал один не самый близкий приятель по фамилии Кропецки, и шли они к Тасту поесть пирожных. У Таста как раз сидел главный редактор Ресль. Здесь он был на своем месте, очень хорошо смотрелся в изысканной обстановке; Франк редко видел таких породистых и прекрасно одетых женщин, как его спутница. Ресль удостоил его небрежным приветственным жестом. Приятели послушали музыку. Тает - единственный ресторан, где после пяти вечера еще исполняют камерную музыку. Скрипач был худой, высокий и напомнил Франку скрипача из его дома. Что с ним? Расстрелян? У страха глаза велики: те, кого уже считают умершими, чаще всего рано или поздно возвращаются. Иногда, вернувшись, рассказывают о пытках. Но пытки применяют нечасто. Если, конечно, те, кто ничего не рассказывал, не предпочитают из осторожности молчать о них. Мысль о пытках леденит Франку кровь, хотя, пожалуй, он не испугался бы их. Он убежден: у него хватит сил выдержать. Эта мысль приходила ему в голову сотни раз, он свыкся с ней еще до того, как пытки стали обычным делом; ребенком он занимался тем, что проверял себя на боль перед зеркалом - вгонял, например, булавку в кожу и следил, не дрогнет ли у него лицо. Пытать его не станут. Не посмеют. Кстати, противники оккупантов тоже прибегают к подобным средствам - по крайней мере так утверждают. Зачем его пытать, если ему ничего не известно? Через несколько дней Рождество. И снова ненастоящее. Настоящее Рождество он знал лишь в раннем детстве, позже - только видимость Рождества. Помнится, ему было лет семь-восемь, когда его в это же время года привезли в город, где улицы сверкали ярче, чем бальный зал, тротуары кишели мужчинами в шубах и женщинами в мехах, а товары в витринах, казалось, вот-вот посыплются на улицу - так их было много. Как и в прошлые годы, Лотта поставит в салоне елку. Скорее, для клиентов. Интересно, кто останется праздновать? У Минны, конечно, есть семья. А девицы, даже если им весь год нет дела до родных, обязательно вспоминают о них в праздники. Что до Анни, ее семейные обстоятельства неизвестны. Эта, пожалуй, останется. Но, вероятней всего, наестся всласть и тут же углубится в чтение журналов. Даже Кромер уедет на Рождество к своим, километров за тридцать от города! Мицци еще не встанет с постели. Хольст истратит последние гроши, если у него хоть что-то есть, или продаст несколько книжек, но купит ей елку. Они пригласят старого Виммера, который обрел свое призвание, определившись к ним в прислуги. - О чем задумался? - спрашивает приятель. - Я? - вскидывается Франк. - Не папа же римский! - Ни о чем. Извини. - У тебя такой вид, словно ты вот-вот передушишь музыкантов. Неужели? Да он на них и не глядел. Начисто о них забыл. - Послушай, я все хочу попросить тебя об услуге, да не решаюсь. - Сколько? - Это совсем не на то, о чем ты подумал. И не для меня - для моей сестры. |
