|
Он об этом не думает. Редко думает. К тому же он убежден, что его не расстреляют во дворе около крытой площадки, где нагромождены парты. Там казнят людей, которых все-таки судили за преступление и которых - чуточку сжульничав при нужде - можно судить, можно внести в гроссбухи юстиции. Если бы пришлось судить Франка, его - это более чем вероятно - вновь отправили бы в кабинет офицера с медной линейкой. Нет, когда все придет к концу, когда пожилой господин по чести и совести решит, что из Фридмайера больше ничего не вытянешь, Франка уберут без лишних церемоний. Где - пока что неизвестно: он еще плохо знаком со зданием. В него вгонят пулю сзади - на лестнице или в коридоре. Для таких вещей должен, наконец, существовать специальный подвал. Впрочем, в тот момент Франку это будет безразлично. Страха у него нет. Он боится только одного, одержим одной мыслью - как бы это не произошло слишком рано, до срока, который он себе назначил, до того, как он успеет. Он сам скажет, если от него этого ждут: - Давайте! Если бы у него поинтересовались, какова его последняя воля, последнее желание, он попросил бы проделать эту маленькую операцию, когда он будет лежать на животе у себя на койке. Не доказывает ли все это, что пожилой господин - посланец провидения? Он еще найдет кое-что. Он каждый день раскапывает что-нибудь новое. Франк должен быть в боевой готовности на всех фронтах сразу, думать и о Тимо, и о тех, кого встречал у кондитера Таста, и о безымянных жильцах своего дома. Этот старый очкастый демон нарочно валит всех в одну кучу. Что у него сегодня за сюрприз? Он неторопливо протер очки большим цветным платком, который вечно торчит у него из кармана брюк. Поиграл, как обычно, клочками бумаги. Человек, незнакомый с его повадками, понаблюдав за ним через окно, принял бы это за лотерею или игру в лото. У пожилого господина, в самом деле, такой вид, словно он что-то выуживает наугад. Потом с раздражающей медлительностью маньяка он сворачивает себе сигарету. Высовывает язык, заклеивает бумажку, ищет спичечный коробок. Спички, погребенные под бумагами, обязательно теряются. Пожилой господин не глядит на Франка. Он вообще редко смотрит ему в лицо, а если и смотрит, то с полным равнодушием. Почем знать, не дежурят ли тут двое остальных, эти церковные служки, именно для того, чтобы следить за реакцией Франка, а потом излагать свои впечатления в рапортах? - Анну Леб знаете? Франк не ведет бровью. Он давно отвык удивляться. Он размышляет. Имя ему незнакомо, но это еще ничего не значит a priori. Точнее, он, как все, знает фамилию Леб: пивной завод, пиво, которое он пьет с тех пор, как начал пить. Это имя огромными буквами красуется на щипцах домов, на транспарантах кафе и бакалейных лавок, на календарях и даже окнах трамваев. - Я знаю пиво Леба. - А я спрашиваю вас про Анну Леб. - Такой не знаю. - Но она же была одной из пансионерок вашей матери. По-видимому, речь идет о другой женщине с тем же именем. - Может быть, вы и правы. Но я ее не знаю. - Вот это, без сомнения, поможет вам вспомнить. Пожилой господин достает из ящика фотокарточку и протягивает ее Франку. У этого человека всегда в запасе фотография. Франк с трудом удерживается, чтобы не вскрикнуть: "Анни!" Да, это Анни, хотя не слишком похожая на ту, которую он знал - может быть, потому, что она в выходном туалете: летнее платье, широкополая соломенная шляпа. |
