Всадник, не зная, как начать разговор с девушкой, долго молчал, вертясь на одном месте, и наконец, собравшись с духом, крикнул:

— Девушка, а, девушка! Ты живешь в этой избе?

— Я… а что?

— Что ж ты делаешь на кладбище?

— То же, что и всегда — молилась, а теперь пряду.

— А не можешь ли мне водицы дать?

— Подожди, сейчас.

Оставив прялку на кладбище, Маруся побежала в избу и через минуту явилась с ковшом и подала его незнакомцу.

Парень с выражением особенного любопытства, словно не веря глазам своим, присматривался к каждому движению девушки.

Дрожащей рукой взял он ковш, медленно, будто нехотя, поднес его к губам, тем временем конь рыл копытом землю, а собачка, выбежавшая за Марусей, вероятно, желая определить, что за человек приезжий, по собачьему обычаю, обнюхивала его со всех сторон. Должно быть, по ее исследованию в молодом человеке не оказалось ничего дурного, потому что она скоро успокоилась и начала глядеть ему в лицо.

— Так ты тут живешь? — сказал парень, то на девушку посматривая, то на ковш. — Удивительно!..

— Что ж тут удивительного?

— Против кладбища! — проворчал всадник. — И с тобой батюшка и матушка живут?

— Нет у меня ни батюшки, ни матушки.

— Так с кем же ты живешь?

— Ни с кем. Одна.

— Будто одна? Да это невероятно.

— С кем же мне жить? Я сирота!

Незнакомец почти бессознательно делал вопросы и вовсе не слушал ответов, мысли его были устремлены к предметам совсем другого рода. Чтобы продлить разговор, он хотел было спросить еще кое о чем, но ему стало совестно. Овладев собою, он дернул узду, конь махнул головой и стрелой помчался к лесу. Собака, сидевшая дотоле совершенно спокойно, с пронзительным лаем бросилась за конем, а Маруся, задумчиво и печально проводив глазами таинственного всадника, возвратилась к могиле матери.

Не успела улечься пыль, поднятая копытами скакуна, как у самого кладбища раздалась хорошо знакомая Марусе песня старого Ратая. Он вышел из корчмы, где, вероятно, осушил пару косух, потому что ревел во все горло, уж такая была натура: трезвый — молчит, сорвет две-три косухи — на весь свет затягивает песни, всегда, впрочем, серьезного содержания. На песню старика собачка отвечала лаем.

— Ага! Маруся уж на кладбище! — зарычал Ратай. — Доброго утра. Бог в помощь. А что слышно?

Говоря это, он вошел на кладбище и сел подле девушки.

— Ничего не слышно, — отвечала девушка.

— О, брешешь, цыганенок! — смеясь, сказал Ратай. — А кто намедни проезжал мимо твоей избенки? Кто сегодня был тут, а?

Маша покраснела, как пион, и выпустила из рук веретено.

— Да кто тут был?

— На саврасой лошадке, а? Был, кто-то был, не запирайся. А славный парень, хоть глаза не видели, да зато уши слышали. Молодец, говорят… Полно, Маша, таиться, признайся!

— Отчего ж и не признаться? Перед тобой, дедушка, таиться нечего. Вот как это было: намедни, вечером, мимо избенки промчался парень, правда… поглядел на меня, а сегодня опять проехал, водицы захотел выпить, попросил, я и подала… А ты, дедушка, его знаешь?

Ратай покачал головой. Маруся была как в лихорадке, ей было как-то неловко.

— Ну, так и я расскажу тебе, что и откуда знает моя слепая, старая голова.