— В этой комнате много хрусталя, — заметил он одобрительно.

— Вы оба идете ко дну, — прокомментировала Джо.

— Разве тебе не достаточно колоколов и треугольника? — спросил Себастиан. — И еще можно ударять в маленький гонг...

— Нет, — ответил Вернон. — Мне нужно стекло... Давайте возьмем одновременно венецианское и ватерфордское... Хорошо, Себастиан, что ты эстет. А есть у тебя простое стекло, которое можно разбить — на мелкие звонкие осколки? Что это за чудо — стекло!..

— Симфония бокалов, — съязвила Джо.

— А почему бы нет? Кто-то когда-то тоже провел по туго натянутой струне и обнаружил, что она издает пронзительный звук. А кто-то — подул в тростниковую трубочку, и ему это понравилось. Интересно, когда впервые стали делать инструменты из меди и металла? Наверное, где-нибудь об этом написано...

— Колумб и яйцо. Ты и бокалы Себастиана Почему бы не грифельная доска и карандаш?

— Если у тебя есть...

— Разве он не забавный? — хихикнула Энид, и это хотя бы на время прервало разговор.

Нет, Вернон не возражал против ее присутствия. Он был слишком поглощен своими мыслями, чтобы реагировать на шутки Энид и тети Этель. Пусть смеются на здоровье! Но его смутно беспокоил недостаток взаимопонимания между Джо и Себастианом. Они всегда были таким слаженным трио!

— Не думаю, что эта демонстративная жизнь «сама по себе» идет Джо на пользу, — поделился Вернон с другом. — Она стала как злая кошка. Не понимаю, почему мама согласилась на это. Полгода назад она и слышать об этом не желала. Понятия не имею, почему она передумала. А ты?

Желтое лицо Себастиана, всегда немного унылое, растянулось в улыбке.

— Есть догадки.

— Какие?

— Не скажу. Во-первых, я могу ошибаться, а во-вторых, я не хочу вмешиваться в естественный, возможно, ход событий.

— Это все твой извращенный русский ум!

— Пожалуй, так.

Вернон не настаивал. Он был слишком ленив для того, чтобы добиваться объяснений, которые ему не хотели давать.

День прошел хорошо. Они танцевали, завтракали, неслись в автомобиле за городом на предельно высокой скорости, сидели, курили и болтали у Вернона дома, снова танцевали. Не ложиться спать считалось модным. В пять утра они отправились кататься по реке.

У Вернона болела правая рука На нее весь день опиралась Энид, а она не была пушинкой. Ладно, ничего. Дядя Сидней вроде бы был доволен, а он славный малый. Как мило с его стороны сделать подобное предложение! Жаль только, что он, Вернон, больше совсем не Бент и уже почти не Дейер.

Смутное воспоминание промелькнуло в его сознании — кто-то говорил ему:

«Дейеры не могут быть счастливыми и не могут добиться успеха в жизни. И не могут делать счастливыми других...»

Кто говорил ему это? Это был женский голос, все происходило в саду... и клубился сигаретный дым.

Голос Себастиана произнес:

— Он засыпает. Просыпайся, ничтожество! Энид, запусти-ка в него шоколадкой.

Плитка просвистела мимо головы. Голос Энид произнес со смешком:

— Никогда не могу попасть в яблочко! — она снова захихикала, словно сказала что-то смешное.

Как она надоела этим своим дурацким смехом! И зубы у нее торчат, как у кролика.

Он тяжело перевернулся на бок и замер. Обычно он был не так уж восприимчив к красотам природы, но это утро поразило его своим совершенством. Река тускло мерцала; то здесь, то там вдоль берега виднелись цветущие деревья.

Лодка медленно скользила вниз по течению — молчаливо-завороженный, волшебный мир. Это потому, подумалось Вернону, что вокруг нет ни души. И еще подумалось, что именно люди своей болтовней и смехом замутняют волшебство природы, отвлекают от этой красоты, спрашивают, о чем ты сейчас думаешь.