Странно, если подумать, но Тэссе нравилось, что Малкольм проявлял своенравность. В этом было что то куда более правильное, чем в тупой покорности.

Понять бы еще, отчего все это происходило.

И почему именно Малкольм?

Если из могилы выберется Алан Райт, брат Фрэнка, то последний словит сердечный приступ. Он так ни разу и не призвал Алана, предпочитая, чтобы мертвые оставались мертвыми и не имели дела с живыми.

Вероника вдруг пнула ногой ни в чем не повинную могильную плиту Малкольма, а потом и вовсе на нее плюнула.

– При жизни мне нервы мотал – и после смерти продолжает, – пожаловалась она, – делай что хочешь, Тэсса, но почини это!

– Может, так лучше? Ты научишься жить заново. Вероника, вас как будто двое в одной могиле.

– Тебя забыли спросить, – обиделась она и пошла к морю, доверяя свои стенания ветру.

А Тэсса пожала плечами и направилась домой, спать.

С некоторых пор она приноровилась передавать управление делами Фрэнку или Холли, в зависимости от ситуации. Просто выключала в себе Тэссу Тарлтон, падшего инквизитора, привыкшего вести расследования и бороться с монстрами. И спрашивала себя: а как бы сейчас поступил бывший заключенный или сумасшедший художник?

Сегодня ей нужен был Холли с его базовым доверием к миру. Если Тэссу чему и научил этот чокнутый, так это тому, что некоторые вещи просто случаются. Не надо пытаться понять их, разобраться в причинах, постичь смысл. Лучше всего просто довериться течению и посмотреть, что будет дальше.

Быть кем то другим, но не собой, помогало отлично.

На следующее утро Холли Лонгли проснулся от тишины, которая явно принадлежала обеденному времени. Такая тишина не могла быть порождением утра – всегда суетливого, нервного, куда то опаздывающего.

Нет, эта тишина была ленивой и умиротворяющей, расслабленной и сытой.

Потянувшись как следует, Холли выглянул в окно. Он не признавал штор даже в таких удушливых городах, как Нью Йорк или Лондон – стены стены, – и уж тем более не собирался занавешивать Нью Ньюлин с его невероятными пейзажами.

За стеклом серой мелкой рябью простиралось море, бесконечное, безграничное, вечное, великое. То, перед чем робел даже Холли, а уж он то не признавал авторитетов.

– Привет, – сказал морю Холли и для верности помахал рукой.

Натянул джинсы и поднялся наверх, в башенку.

– Я не понял, – сказал оскорбленно, – где мой утренний стакан воды в морду? Что еще за равнодушие?

Призрак, вопреки обыкновению, не вязал шарф, а плел какую то паутинку из волос, напевая себе под нос.

– Тэсса за тебя заплатила, – сказал он добродушно, – локоном человека, который ни жив, ни мертв.

– То есть своим собственным? – мрачно уточнил Холли.

– Тэсса Тарлон определенно жива, – возразил призрак, далекий от метафор и символизма.

– Ну да, – пробормотал Холли, вовсе не уверенный в этом.

Живой человек – тот, кто ходит, дышит, принимает какие то решения? Или тот, кто чувствует и не боится радоваться?

– Что именно ты сейчас делаешь? – спросил он.

– То же, что и всегда, – ворчливо ответил призрак, – приглядываю за мертвецами. Такая уж у меня работа – смотритель кладбища.

– Ну ты вроде как уже ушел на пенсию. Забыл, наверное?

– Глупости, – рассердился он, – я просто умер! Это совершенно не повод пренебрегать своими обязанностями!

Вот когда Холли умрет – он после этого и пальцем о палец не ударит.