Как в клети совсем светло стало, Агна погасила лучины. Не знала, чем себя и занять. К окну подходила, выглядывала, да только, кроме клочка неба да высокой городни из толстых вязовых колод, ничего и не видела. Тогда неутешно на лавку опускалась, кладя ладонь на рукоять, что спрятана были в складках платья, на дверь запертую смотрела, слушая зыбкую тишину – чернавки уж все разошлись, поутренничав, по делам своим, к ней не заходили, и Агна поняла, что неспроста – видать, приказали. Как ещё замок на дверь не повесили. Да куда оно побежит? Тут в самом тереме заблудишься, один детинец чего стоит, огромный со стенами дубовыми в два ряда, башнями высокими – не так просто пройти мимо стражников. Родной Збрутич – не маленькое княжество, а против Роудука и не поставишь. Стены массивные так и давили, хоть отстроен, видно, не так уж давно – по срубкам, ещё не иссушенным солнцем, не почерневшим от времени. Неприветливые были стены, а может, отвыкла она от хором высоких сумрачных – всё на воле да на земле. Когда за дверью шаги торопливые гулкие послышались, княжна так и вспорхнула с лавки, вытягиваясь тетивой, да напрасно – чернавка пришла. Из разговора вчерашнего помнила имя её – Катая. Та, что раздосадована шибко была её появлением.

– На, вот, – едва ли не бросила на стол яства, что принесла, плошки глиняные так и грохнули, – с тобой не хватало мне ещё возиться, – буркнула она, хмуря тонкие брови.

Едва Агна стерпела слова резкие – проучить бы за дерзость, да с чего с той взять – каковы хозяева таковы и слуги. А она тут даже не гостья.

– Забери всё и унеси.

Та только подбоченилась, сузив в гневе и без того раскосые глаза.

– Сама и уноси, – хмыкнула, – будет ещё тут нос воротить, не получишь ни крошки до самого вечера, раз не голодная, – развернулась и назад к двери пошла.

Агна было спохватилась, да одёрнула себя – не станет ничего выведывать. Подождёт. Хотя княжичи явно не торопились звать её. И уж мысли стали вкрадываться разные, мельтешить – не забыли ли о ней? Да только как мелькнули в памяти глаза сумрачные стылые княжича старшего, сомнения вмиг рассеялись – нет, этот не забудет, всю душу выпотрошит, а своё получит. Но и Агна не так проста, как думают они, только девка она и есть девка – на скамью и под подол, а там докажи, кто смел. А потому оружие то, зуб острый, что висел на поясе, одной единственной защитой ей был.

Время текло медленно, и казалось, уж обедня скоро – до того невыносимо стало ожидание, внутри дрожало и сжималось всё от предчувствия дурного, хоть в пору самой иди и требуй поскорее со всем разобраться. Как раздался грохот шагов – не ступал, а бежал кто то. В дверь просунулась светлая голова о́трока.

– Заходи уже, – сердито велела Агна, закрывая войлок окошка.

– Велено мне тебя привести, – виновато склонил голову, смотря смущённо, и негодование, что растравлено было ожиданием тягучим, улетучилось разом.

– Кем велено? – на всякий случай уточнила Агна, проходя к выходу.

– Княжичем Анара́дом.

–А тебя то как нарекли родичи? – посмотрела ему в лицо, подходя ближе.

Отрок рослым оказался – едва не с ней вровень, вырастит юношей удалым.

– Нет у меня родичей, – буркнул он, разворачиваясь, спеша разговор зародившийся скорее прервать. – А зовут меня Грошко.

– Так были же?

Отрок через плечо обернулся, пронизывая ясными голубыми глазами, которые тут же погасли, будто замутились воспоминаниями.