Ушли с батарей

        к одиннадцати

михайловцы или константиновцы...

А Керенский-

       спрятался,

            попробуй

                вымань его!

Задумывалась

       казачья башка.

И

 редели

     защитники Зимнего,

как зубья

     у гребешка.

И долго

     длилось

        это молчанье,

молчанье надежд

         и молчанье отчаянья.

А в Зимнем,

      в мягких мебелях

с бронзовыми выкрутами,

сидят

    министры

        в меди блях,

и пахнет

      гладко выбритыми.

На них не глядят

          и их не слушают-

они

  у штыков в лесу.

Они

  упадут

     переспевшей грушею,

как только

      их

       потрясут.

Голос-редок.

Шепотом,

      знаками.

- Керенский где-то?-

- Он?

    За казаками.-

И снова молча

И только

      под вечер:

- Где Прокопович?-

- Нет Прокоповича.-

А из-за Николаевского

чугунного моста,

как смерть,

      глядит

          неласковая

Авроровых

     башен

        сталь.

И вот

    высоко

      над воротником

поднялось

     лицо Коновалова.

Шум,

   который

      тек родником,

теперь

    прибоем наваливал.

Кто длинный такой?..

           Дотянуться смог!

По каждому

      из стекол

          удары палки.

Это-

   из трехдюймовок

шарахнули

     форты Петропавловки.

А поверху

     город

        как будто взорван:

бабахнула

     шестидюймовка Авророва.

И вот

    еще

      не успела она

рассыпаться,

       гулка и грозна,-

над Петропавловской

          взвился

               фонарь,

восстанья

     условный знак.

- Долой!

      На приступ!

          Вперед!

               На приступ!-

Ворвались.

      На ковры!

          Под раззолоченный кров!

Каждой лестницы

         каждый выступ

брали,

    перешагивая

          через юнкеров.