Ложные воспоминания. Какая рождественская игрушка, если она советовала Пенелопе узор на шитье. А потом другой, третий — и вовсе не ради Одиссея, просто Пенелопа стремилась к совершенству.

Конечно, кроме битв бывают и мелкие стычки. С никем. Но результат схож. Вот не стало Аттилы, много это помогло Римской империи?

Она глянула в окошко. Солнце уходило нехотя, нерешительно. Так крестьянин в год саранчи идет искать заработка в чужую сторону: пока не скрылась из виду деревня, все думает — не вернуться ль? Но голод идет за ним вслед, делая путь бесповоротным.

Уйдет солнце, останется месяц. Он и сейчас висел над крепостью, малиновый серп. Поэт непременно бы написал о кровавой жатве или еще чем-нибудь подобном, но она не поэт. Обойдемся прозой. И постараемся обойтись без жатвы.

Панночка поднялась. Время.

Кот протестующе мяукнул. Не хочет оставаться один. Взять с собою? Кто с мечом, кто с огнем, а она с котом.

Погладила, почесала за ухом.

— Нет, дружок, оставайся здесь. Я вернусь. А если что — за тобою присмотрят.

Кот не верил, будто знал: если что — присматривать будет некому. Не верил, но подчинился, проводил до порога и лег. Так и будет лежать до ее возвращения.

Рыцарь ждал ее во всеоружии. Сабли, аркебуза, даже булава. Молодец. Добрый ли?

— Отлично, мой рыцарь. Вижу, вы приготовились на совесть.

— Приготовился, моя панночка, приготовился. Больше чем на совесть — на страх.

— Неужели вы боитесь?

— Конечно, моя панночка. Как же иначе? Боюсь, оттого и не терпится покончить со страхами поскорей.

— Их много, страхов?

Рыцарь задумался, подсчитывая.

— Сейчас, кажется, пять или шесть.

— И вы хотите победить их все разом?

— Хотеть-то очень хочу, а уж получится, нет, посмотрим.

— Тогда вперед, мой рыцарь.

— Одну минуту, моя панночка. Туун-Бо! — позвал он громко.

Кадет от рыцаря по части оружия не отстал: меч, аркебуза, арбалет, палица.

— Жаль, что только две руки. Было бы четыре, а лучше шесть — вот тогда бы мы повоевали, — притворно вздохнул рыцарь. — Теперь пора.

Идти пришлось не вперед, а влево и вверх, на башню.

— Это, моя панночка, командный пункт Крепости. Выше нас только страж-башни, но там втроем не разместиться, а уж командовать и вовсе неудобно.

— Я вижу, что на башнях есть люди.

— Да. Наши кадеты. Караулы удвоены, на подступах к Крепости устроены засады. — Рыцарь подошел к переговорной трубе.

— Картье?

— Слушаю, — донеслось из рупора.

— Мы на Ка-Пе. Наблюдаем. Пока ничего интересного.

— У нас тоже.

— Конец связи.

— Конец связи, — эхом отозвался рупор.

Крепость сумерничала. Ни огонька нигде, тихо. И вдали, за рекой — тоже. Никто не водит хороводов, и песен звонких не поет…

Все трое расселись в кресла, на три стороны света. Кресла были не дворцовые, что услужливо принимали дам, утомленных мазуркою, вальсом или просто усталых от рождения, принимали — и с неохотою отпускали, стоило кавалеру пригласить на следующий танец. Нет, эти кресла другие. Не баюкают. Напротив, заставляют сидеть строжко, чуть что — и подтолкнут, давай, милая, останавливай тура на скаку.

Отчего бы и не остановить? Но стоят туры на привязи, жуют сено или дремлют, положив голову на спину соседа.

Туман с Полуночной Стороны заволновался, заклубился. Ветерок подул, необычный ветерок, листка, паутинки не шевельнет, а царство разметет — не соберешь.