Сам зал почти не пострадал — лишь сквозь пролом в левом углу светило солнце. Возможно, стену восстанавливать и не будут, поставят хрустальный колпак в память о Нападении. Это неважно. Решат потом — когда затянутся более страшные раны.

Лон-Ай лежал на ложе героев. В руке у него был меч — целый. И это действительно было важно. Брат Ван-Ай ударил чудовище. Оно ускользнуло в свое пространство, но меч сидел крепко, а главное, был в верной руке. И когда Панночка ударила по чудовищу всей своей мощью, именно Лон-Ай не дал тому увернуться, проскочить к нам — или к себе.

Слава павшим за Крепость.

Положенные речи уже были сказаны, скупые мужские слезы пролиты.

Оставалось самое тяжелое.

— Я… — он прочистил горло, — я прошу остаться малому кругу.

Малый круг — это экипаж Королева. Старики.

Новые рыцари и будущие новые рыцари деликатно удалились. Святая святых — братство Первых.

— Ну и зачем было обижать смену? Они бились не хуже нашего. Некоторые, так и лучше, — Картье, обвязанный статис-бинтами с головы до ног, вопросительно посмотрел на Фомина.

— Именно потому. Нечего портить молодежь, — он пробовал говорить весело, как когда-то в первые дни Крепости. Трудность — не трудность, а повод для подвига.

Но не получалось.

Хватит поводов. Хватит подвигов.

— Не вам, дорогой рыцарь, пенять на молодежь. Кадет Туун-Бо просто восхищен вами. Да и остальные… Именно вам удалось привлечь на сторону Крепости столь могущественных союзников.

— Нет, друг Картье. Не мне. Союзники пришли к нам потому же, почему пришел и враг.

— Медом им, что ли, намазано?

— Именно. — Фомин медленно повернулся к Норейке. — Здесь, перед лицом экипажа я обвиняю вас, доктор, в предательстве.

Фомин долго думал, какое слово выбрать. «Предательство» оказалось самым емким.

— Вы, доблестный рыцарь, часом, не переутомились? — участливо спросил эконом Панин.

— Переутомился, милый Михаил Афанасьевич. Не часом даже, а многими веками. Только это к делу не относится. Так что, коллега Норейка? Вам есть что ответить, или дело решат мечи?

— Вы, друг мой, действительно, переутомились, — холодно ответил врач. — Я дам вам порошочек, и завтра вы будете как новенький.

— Не сомневаюсь, — ответил Фомин.

— Надеюсь, вы не подозреваете коллегу Норейку в отравительстве? — возмущенно воскликнул биохимик Манаров.

— Нет, конечно, нет. Дело гораздо хуже. Я стану здоровым, очень здоровым. Мы все станем такими. Немножко иными. Наверное, почти бессмертными. Магами самого крупного калибра. И еще невесть кем…

— Не понимаю, — растеряно проговорил Картье. — Вы, друг мой, действительно… Караульные бобы иногда приводит…

— А хоть бы и так, — по-прежнему бесстрастно продолжил Норейка, — что в том плохого?

— Мы перестанем быть тем, чем являемся. Людьми.

— Мир изменился. Недурно было бы изменится и нам.

— А дальше? Вы что, думаете, трансформируетесь в мага, и наступит полное и всеобщее счастье?

— Да, думаю. Почему бы и нет? Наш орден станет орденом практически всемогущих рыцарей-магов. Мы сможем многое исправить в этом мире, сделать его таким, каким он был в наше время, вернуть культуру, цивилизацию — разве этого мало?

— И вы уверены, что нам дадут это сделать? Вчерашняя атака — это цветочки…

— Погодите, погодите.